Великолепные руины - Меган Ченс

потом. В комнату вошла служанка – снова Шин! В то время я еще мало что знала о прислуге, и мне не показалось странным, что Шин прислуживала сразу трем женщинам: Голди, мне и тете.

– Вы звали меня, мэм?

Тетя Флоренс нахмурилась:

– Я? Звала? Не помню такого…

– Вам пора принять лекарство, мэм, – вынула из своего кармана пузырек китаянка. – Лучше всего добавить его в чай.

Быстро придвинув к себе чашку, тетя Флоренс прикрыла ее рукой:

– Нет. Я не хочу его принимать. Не сейчас. Мне нужно поговорить с Мэй.

– Мэм, вы же знаете, вы должны выпить лекарство сейчас. Так доктор говорит.

– Доктор… – В тоне тети Флоренс послышалась неуверенность; ее дрожь усилилась.

Я повернулась к Шин:

– Ты можешь оставить лекарство мне. Я прослежу, чтобы тетя его приняла.

– Его необходимо принять сейчас, – уперлась китаянка.

– Да, но…

– Давайте, мэм, – вытянула руку китаянка, и мой взгляд снова устремился к жуткому пеньку недостающего пальца. – Мистер Салливан узнает, если вы его не примете.

Тетя Флоренс резко переменилась:

– Да, конечно. Спасибо.

Как послушный ребенок, она передала свою чашку на блюдце служанке. Та отсчитала капли (настойки опиума, как предположила я, памятуя рассказ Голди). И вернула чашку тете, ласково добавив:

– Благодаря этому лекарству вы почувствуете себя лучше.

Тетя Флоренс покорно сделала глоток. И ненадолго закрыла глаза. А я в нетерпении ждала, когда Шин удалится. Но служанка не ушла, а отступила к камину и застыла там в ожидании. От ее молчаливого, но очевидного присутствия у меня на затылке зашевелились волосы. «Она либо вообще не глядит на тебя, либо смотрит слишком пристально».

Тетя Флоренс отпила еще глоток:

– Ты не хочешь съесть сэндвич… или пирожное, моя милая? Не понимаю, почему повар наготовил столько еды для нас двоих…

Но только ли для нас двоих? Тетя не могла знать, присоединится к нам Голди или нет. Или она знала? Может быть, она так специально спланировала, чтобы поговорить со мной без дочери? Желая ей угодить, я взяла сэндвич и откусила кусочек. Начинка мне понравилась – очень вкусный яичный салат.

Тетя Флоренс хлебнула еще глоток чая. Ее руки перестали трястись. Губы медленно изогнулись в мечтательной улыбке:

– Ник покатает тебя после обеда по Сан-Франциско. Ты посмотришь наш город.

Я глянула на часы. Обеденное время давно миновало; было уже начало седьмого.

– Вы очень добры ко мне, тетя, но я уже… Я хочу сказать… Голди уже показала мне город. Мы ездили за покупками.

– За покупками? – По тетиному лицу пробежала тень; ее глаза потускнели. – Но я полагала… Джонни сказал… А Шарлотта одобрила?

Похоже, опиум подействовал. Или проявилась та спутанность сознания, о которой упоминала кузина. Я с сочувствием (но и с разочарованием тоже) отложила в сторону сэндвич и как можно мягче сказала:

– Ее нет, тетя Флоренс.

– Она уже уехала в Ньюпорт?

Насколько я знала, ноги моей матушки в Ньюпорте никогда не было. Там проводили лето богатые ньюйоркцы.

– Нет, тетя Флоренс. Мама умерла два месяца назад, вы разве не помните? И теперь я буду жить у вас.

Тетя в замешательстве насупилась, потом облизала губы:

– Ах, да-да, помню. Какой была ее кончина? Надеюсь, мирной?

Я не имела никакого представления о последних минутах жизни матушки. Ее сердце отказало, когда она возвращалась домой, получив плату за сдельную работу. Матушка упала прямо на улице, и врача к ней вызвал случайный прохожий. Но доктор затруднился ответить на мои вопросы: «Я могу лишь предполагать, мисс Кимбл. Скажите себе, что она умерла быстро, не мучаясь, если это вас утешит. Может, так и было. Я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть».

– Да, она ушла мирно, – сказала я. – Голди говорит, что матушка написала вам письмо перед…

– Я волнуюсь за Шарлотту. Они никогда не была сильной.

Еще одна нестыковка – мнение тети о матушке противоречило моему опыту. Мама была решительной, непреклонной и непоколебимой в своих убеждениях, самым прочным из которых была ее вера в доброту других людей. Я никогда не думала, что тоже буду заведомо считать других людей добрыми и порядочными. Но зачастую… мы себя не знаем.

– Я всегда была ее поддержкой и опорой, – тихо, словно размышляя вслух, продолжила Флоренс. – Шарлотта во всем на меня полагается. Иногда это немного тяготит. О ней кто-нибудь заботится, пока ты здесь? – медленно моргнула тетя, явно пыталась удержать цепочку своих мыслей.

Мое сердце сжалось от жалости к ней. И в то же время мне сделалось грустно. Грустно за себя, потому что стало очевидно: ответов на свои вопросы я этим вечером не получу.

– Да, – ответила я тете.

Это была неправда. О матушке на этой земле уже никто не мог позаботиться. Она теперь пребывала в Царствии Божьем.

– Когда ты возвращаешься?

– Я думала погостить у вас некоторое время, если вы не против…

Тетя Флоренс поставила чашку на блюдце. От ее прежней нервозности не осталось и следа. Теперь она была воплощением апатичности и сонливости.

– Приятно было поболтать с тобой, Шарлотта. Но я правда должна прилечь. Ты поможешь мне добраться до спальни? Я очень устала.

Я помогла тете встать на ноги, и она повисла на мне, всецело положившись на мою помощь. Ее взгляд вспыхнул благодарностью, окончательно расстроившей меня. И побороть свое неловкое смущение я не смогла, даже когда тетины глаза прикрылись веками, а голова легла мне на плечо.

Теперь я порадовалась, что с нами осталась Шин. Вместе мы вывели тетю Флоренс из гостиной в запустелый коридор. И пока мы поднимали ее по лестнице на второй этаж, в спальню, она, казалось, спала. Несмотря на то, что на дворе стоял июль и день был длинным, шторы в тетиной спальне были задвинуты. Комнату освещал лишь тусклый свет керосиновой лампы, отбрасывавшей бледные блики на картины в позолоченных рамах и причудливые тени на стены, обитые голубым бархатом. Тишина в ней была такой явственной, такой странной, как будто спальня – как живое существо – задержала на время дыхание. Тетя со вздохом опустилась в кресло у окна. Но прежде чем я отошла, она схватила мою руку и крепко стиснула ее:

– Ты обещала заходить ко мне на чай. Не забудь.

– Не забуду, – заверила я Флоренс.

Шин накрыла тетю одеялом, вышитым тамбурным швом, и сказала мне:

– Я с ней побуду, мисс.

В унынии и грустных мыслях я вышла в коридор и в ужасе вздрогнула, устрашившись собственного отражения в одном из многочисленных зеркал. Что же сделала со мной усталость! Я выглядела ничуть не лучше изможденной тети.