Стеклянный город - Елена Федина

— Может, ты и прав Бриан, — услышал я наконец, — у Лаэрта могли быть другие причины. Хочешь знать, что за человек приезжал к нему той ночью?

— Кто же?

— Герцог Фурский.

****************************************************************

*******************************11

Левое зеркало я приказал завесить. На всякий случай. Эрна растирала мне виски, когда стремительно вошел Лаэрт Отважный, видеть его не хотелось.

— Где ты пропадаешь! — начал он прямо с порога, — есть важные новости. Такие, что не обрадуешься!

— Говори.

— Убери свою ведьму.

— Она никуда не пойдет. Говори, не тяни. Лаэрт посмотрел на Эрну со злостью, а на меня — с презрением.

— Как хочешь. Война окончена, Бриан.

— В каком смысле?

— В таком, что в этот момент Эрих Седьмой и Мемнон Первый подписывают в Семисоре мирный договор. Вчера заезжала Флора, чтобы предупредить, она в свите короля, но тебя где-то черти носят!

Руки Эрны похолодели.

— Условия? — спросил я, тоже холодея до кончиков пальцев.

— Ужасные: Тифон, Лемур и Алонс отходят к Империи.

— Он что, спятил?!

— Почему же? Ему лучше отдать половину страны, чем всю целиком. Он панически тебя боится, Бриан. Завтра же ты получишь приказ о роспуске армии.

Я вспомнил про Бога, я обратился к нему мысленно и сказал, что мы так не договаривались! Я не собирался воевать со своим собственным королем, а наоборот рассчитывал на его поддержку!

Лаэрт ждал, что я скажу. Ему не нужен был мир, ему нужен был Алонс. Пока это был мой человек.

— Надо знать настроение в войсках, — сказал я, — сейчас же соберем всех командиров.

Я вполне отдавал себе отчет, что регулярные части король отзовет, и рассчитывать я могу только на народное ополчение, которого он так боится, да на пару взбунтовавшихся герцогов и баронов. Оставалось решить, хватит ли сил. Сил, как всегда, не хватало, даже учитывая, что у нас будет постоянный приток людей из освобожденных районов. К такому выводу пришли и я, и все мои командиры, кроме вспыльчивого Кастора Железная Лапа, который и мысли не допускал, что нас разобьют, но это не от большого ума, а от самомнения.

Мы сидели за длинным столом и напряженно молчали. И уже давно пришел вечер, и чуда ждать было неоткуда, и все всё понимали, но кроме здравого смысла была еще Лесовия, наша многострадальная Лесовия, которую хотели разорвать на две части, была еще ненависть к нашему "щедрому" королю, и была гордость, задетая и неуемная, и когда гонец от Эриха вручил мне приказ о роспуске войска, я просто порвал его и бросил на стол. Руки мои тряслись от ярости.

— Для нас война еще не окончена! Так и передай своему королю!

Ночью ударил мороз. Дорога на Тифон была открыта.

******************************************

****************************

***************

*****12

После сражения под Семисором было много пленных, в том числе и именитых, которых можно было бы обменять на своих, что я обычно и делал, но на этот раз не было сил даже взглянуть на них. Я благодарил Бога, что остался жив в этой мясорубке и шатался от усталости. После зверского возбуждения охватила полнейшая апатия.

Я сегодня испугался. Впервые так пронзительно остро испугался смерти! Раньше я дрался бездумно, я ненавидел себя и даже хотел умереть. Теперь у меня появилась цель — выжить в этой войне и отомстить: за Марту, за детей и за свою поломанную жизнь.

Я перестал себя смертельно ненавидеть, и мне впервые захотелось жить. Я вдруг как будто прозрел! Увидел утром могучие ели под охапками снега, чистый ручей, сухой желтый тростник, услышал вдруг великую тишину, вдохнул морозный воздух и понял, несчастный, что жизнь прекрасна, что есть в ней какой-то скрытый смысл, и что теперь я буду цепляться за нее, что бы ни случилось. И чуть не погиб! Я испугался внезапно, неосознанно, рука моя дрогнула, и если б не Клавдий, лежать бы мне сейчас в снегу окоченелой куклой.

Я никого не хотел видеть, ни с кем — говорить. Мне надо было разобраться в себе. Я пошел к тому ручью, что так потряс меня утром, перед сражением. Это случилось на рассвете, сейчас был закат, ручей всё так же убегал куда-то, но никак не мог убежать. Он был вечный. Вода была прозрачная, торопливая и без конца омывала и без того чистые камни. Я смотрел на воду долго, сидя на сучковатой коряге, а лагерь медленно погружался в сумерки.

"Уйти, убежать отсюда! Пусть воюют, как хотят! Разве мне больше всех надо?" — думал я отчаянно, — "что мне до Лесовии? Не сейчас, так через тысячу лет, ее всё равно кто-нибудь завоюет, ни одно государство не простояло вечно, так стоит ли… Все эти войны, мятежи, перевороты, — это же мышиная возня! А эти громадные ели смотрят на нас свысока и смеются, и ручей смеется!.. Зачем это всё? Зачем?.. Или я просто трус?.."

По мостику из двух досок ко мне шла женщина в черном. Она была как вороново крыло на белом снегу. И, как всегда при ее появлении, что-то екнуло в груди, хотя уже и привык, и верил ей, и не боялся. Она села прямо на снег.

— Что-нибудь случилось, Бриан? Ты не ранен?

Я покачал головой, она смотрела внимательно и хмурилась, скрывать от нее что-то было бесполезно, я и не пытался.

— Я не знаю, что со мной, Эрна. Просто плохо.

— Я вижу. Это пройдет.

Она хотела успокоить меня, но я только разозлился.

— Это не пройдет, — зло проговорил я, глядя ей в иконные глаза, — я не тот, кем ты так гордишься. Я не Бриан! Бриан умер! Самый умный, самый сильный…

— Самый красивый, — докончила она спокойно.

— Он умер, — повторил я, — ты не за того меня принимаешь. Я другой.

— Я знаю. Ты Антоний Скерцци, но разве это что-нибудь меняет?

— Ты и это знаешь?! Нет, я тебя все-таки боюсь, Эрна!

Ветер переменился, потянуло костром: дымом и варевом. Захотелось наконец в тепло, надоел этот снег, и этот ручей, и эта сучковатая коряга. Надоела эта всезнающая ведьма со страшными глазами!

Я хотел встать, но вместо этого сполз к ней на снег, положил ей голову на колени.

— Что со мной, Эрна? Я потерял в себе всякую уверенность. Я слаб.

— Ты просто устал, — говорила она ласково, — это пройдет, я сделаю тебе отвар из трав, ты выпьешь — и всё пройдет. Ничего не бойся, если ты заболеешь, я тебя вылечу, если тебя ранят, я тебя выхожу, если тебя схватят, я тебя спасу…

— А если меня убьют?

— Я воскрешу тебя.

Она сказала это так просто и так уверенно, что я вскочил, чтоб только заглянуть ей в лицо. Нет, она не шутила, лицо ее было спокойным и светлым, и, окончательно потеряв рассудок от этой женщины, я спросил:

— А любить ты меня смогла бы?