Конунг. Изгои - Коре Холт

Утром каждый получает по куску мяса, мы снимается с места и идем дальше.

Всю свою жизнь, йомфру Кристин, я снимался с места и шел дальше.

Мы идем через Эскихерад, потом густым лесом к месту, которое наш проводник называет Молунг. Ночью морозит, на северных склонах лежит снег, мы предпочитаем идти ночью, пока держит наст, но лошади пробивают его копытами, проваливаются и режут ноги. Мы подходим к большой реке, лед уже тронулся, серые глыбы громоздятся друг на друга. Проводник говорит, что моста через реку нет, а есть ли где поблизости брод, он не знает.

Симон, священник из монастыря на Селье, говорит, что проводника следует прирезать. Дело свое он уже сделал, а дорога домой может оказаться для него слишком тяжелой. Другие считают, что время для этого неподходящее, и это принесет больше вреда, чем пользы. Отряд разделяется на два лагеря, и они никак не могут договориться, какая судьба больше подходит человеку, который показывал нам дорогу. Проводник стоит тут же, он глуп и потому не скрывает своего страха. Подходит конунг и одним словом дарит проводнику жизнь. Спорившие умолкают. Конунг не слушает ни глупую благодарность, которая срывается с языка проводника, ни недовольного ворчания Симона.

Жилья в этой долине почти не было. Мы разбили лагерь, всех страшила мысль о переправе через реку. К нам подошел Вильяльм со своими дружинниками и сказал, что они нашли несколько лодок, на которых можно переправиться на тот берег, если Всемогущий явит нам свою милость, как он делал часто, чтобы не сказать всегда. Взять с собой лошадей мы не сможем.

Лошадей все любили, и никому не нравилась мысль, что их придется прирезать. Конунг, который уже спускался к реке и смотрел течение, сказал:

— Мы оставим лошадей у местных бондов и возьмем в заложники двух парней. Переправимся на лодках и на том берегу возьмем лошадей у тамошних бондов. Когда же вода спадет, те бонды переправятся сюда и заберут себе наших лошадей. Здешние бонды получат назад своих заложников и без разговоров отдадут лошадей.

И прибавил:

— Легко быть справедливым, если у тебя есть для этого сила.

Все получилось, как сказал конунг: Вильяльм и его дружинники взяли двух заложников. Это были молодые парни, одного из них даже рвало от страха. Мы знали по опыту, что в таких случаях самое умное не мешать бедняге. Брань мало помогала, равно как и побои, которые в других случаях были не плохим целебным средством. Лошадей расседлали и поклажу перенесли в лодки. После этого два человека отвели лошадей в те усадьбы, откуда взяли заложников.

Лодок было мало, и все не могли переправиться за один раз. С первой лодкой поплыл Вильяльм. Он направил лодку наискосок к другому берегу, течение подхватило ее, но мы видели, что лодка благополучно достигла цели, только чуть ниже. Потом люди Вильяльма оттащили лодку выше по течению. На это ушло время. Наконец два человека переправились к нам обратно. Они тоже добрались благополучно.

В Киркьюбё я с детства привык к лодкам, и не без гордости думал, что мы трое с Фарерских островов, мой добрый отец Эйнар Мудрый, конунг и я, будем чувствовать себя уверенно, переправляясь через реку. Во мне шевельнулось нечто вроде презрения и жалости к норвежцам, чувства, о которых я уже почти забыл, живя среди берестеников. Они мужественно вели себя и в горах и в лесах, не хуже нас. Но к лодкам они были непривычны.

Мы с конунгом переправляемся в одной лодке, мы стоим, лодку крутит в потоке, словно корыто, мы сохраняем равновесие, пружиня ноги в коленях. Вода перехлестывает через борт, во мне все ликует, я поворачиваюсь к конунгу, но встречаюсь глазами с одним старым берестеником. Сын Божий и Дева Мария помнят, должно быть, как его звали, он зарос бородой, как старая ель лишайником, и любил похвастаться, что на руках у него кровь не менее, чем полусотни человек, которую он в честь конунга смывает только на Рождество. Но теперь ему страшно. Я смотрю на конунга и смеюсь.

В лодке за нами переправляется мой отец, Эйнар Мудрый, он тоже стоит среди летящей пены и мягко покачивается, пружиня колени. Отец машет нам рукой. Э-эй! Течение подхватывает и несет нас, но мы выравниваем лодку, направляем ее, куда нужно, и противоположный берег стремительно приближается. Тут мы замечаем, что Кольфинн, шумный задира, что плывет в лодке позади нас, тянет за собой на поводке свою лошадь. Он называет ее своей и нежно любит, никто не умеет обращаться с лошадьми так, как он, любая старая кляча интересует его больше, чем молодая женщина. По ночам он спит под брюхом у лошади, и ему там теплее, чем нам на еловых лапах. Кольфинн привязал к уздечке длинную веревку, лошадь плывет за его лодкой, как ялик за кораблем.

Голова лошади то скрывается под водой, то снова выныривает на поверхность, лошадь борется с течением, однако сил у нее хватает и она, похоже, доплывет до берега. Но тут налетает ветер. Лошадь отчаянно ржет, я смотрю на нее, даже грохот воды не может заглушить ее ржание. В одно мгновение течение переворачивает лошадь, ее ноги с большими копытами торчат над водой, как четыре обломленные ветки. Кольфинн, держащий веревку, чуть не падает в воду. Я вижу, как мой отец хватает его за плечо. Кольфинну приходится отпустить веревку. Течение уносит лошадь.

Люди в лодках встревожены, гребцы гребут уже не так дружно. Сквозь шум воды слышится мощный голос конунга:

— Гребите! Гребите!

Наша лодка разворачивается кормой к течению, я бросаюсь к веслам, Сверрир тоже, стоя на коленях спиной к носу, он заставляет гребцов дружно работать веслами. Лодку, следующую за нами, несет течением. Кольфинн стоит одной ногой на борту лодки, словно хочет выпрыгнуть и плыть, чтобы спасти лошадь. Отец втаскивает его обратно и бьет. В это время их лодка налетает на какую-то корягу и получает пробоину.

Наша лодка упирается носом в берег. Я выскакиваю в воду, она доходит мне до пояса, за мной конунг, за ним один за другим наши люди, мы вытаскиваем лодку на сушу. Потом бежим по берегу: я поскальзываюсь на камне, падаю в воду и это едва не стоит мне жизни — течение подхватывает меня, я быстро переворачиваюсь на спину и несколькими сильными взмахами снова достигаю берега. И опять бегу по берегу и кричу, кричу, впереди небольшая бухта, кто-то черный встает из воды и, шатаясь, выходит на берег. Это мой добрый отец Эйнар Мудрый.

Подходит и Кольфинн, конунг тоже здесь, он не тратит времени на то, чтобы отчитать Кольфинна за лошадь. Мы бежим дальше по берегу, и одного за другим находим наших людей, им всем удалось выбраться на берег. Лошади Кольфинна не видно. Не видно и Рэйольва из Рэ, рожечника, который был в одной лодке с Кольфинном.