Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

— Сразу поясню касаемо вещей, — вклинился Глеб, заметно оживившийся по мере продвижения моих рассуждений. — Тот чемодан, который тебе вернули, мы взяли из её квартиры. Она начала его собирать, но не закончила, так что большую часть вещей складывал я сам. И деньги с украшениями тоже, — пояснил он, предвещая все мои вопросы. — А тот чемодан, который она якобы везла с собой, был пуст и даже с не срезанной биркой, всё указанное в описи скорее всего придумано. Людей, чьи паспортные данные указаны в листах опроса свидетелей, вообще не существует.

— Вы знаете, что произошло на самом деле? — перевожу взгляд от крайне серьёзного Измайлова к Кириллу, который напрягается, собирается и, глядя мне прямо в глаза, качает головой.

— Мы только предполагаем, что могло произойти, — отвечает он, потирая пальцами переносицу. — Ксюша явно собиралась сбежать за границу, но не успела. Нет никаких следов того, что её убили в собственной квартире, да и тогда проще было взять её наполовину собранный чемодан, чем покупать новый. Значит она ушла, или её забрали куда-то, и уже там убили. Наняли автобус, чтобы имитировать неудавшуюся попытку уехать домой. Скорее всего, нашли людей, готовых проехаться вместе с трупом для отвода глаз и дать показания, или же заплатили местным ментам столько, что они сами всё придумали. На самом деле эти нюансы уже не особенно важны. Потому что главное понять, кто именно это сделал. Этот человек ворует у нас постоянно. Деньги пропадают небольшими партиями, и чтобы отследить их мне нужна информация по всем денежным потокам, которую можешь достать именно ты, вытащив из общей финансовой базы, в которой ты как раз работаешь.

— Кому принадлежит компания, в которой я работаю?

— Отцу Тимура, — неохотно признаёт Кирилл, тут же добавляя: — Поэтому за тобой присматривает лично Глеб. Твоё дело проверили, найти какие-нибудь связи с сестрой будет невозможно, если не начнут копать конкретно под тебя. Даже если они как-то узнают, что у них украли информацию, вычислить тебя будет почти нереально, у нас всё просчитано и продумано. Твоя задача будет состоять только в том, чтобы не привлекать к себе внимание и один раз запустить специальную программу, с помощью которой мы получим все необходимые данные.

— Я уже привлекла к себе лишнее внимание нашего куратора. Цифры по старым отчётам не сходились и я расспрашивала, почему так может быть.

— При удобном случае скажешь ей, что во всём уже разобралась и просто сама ошиблась, — спокойно отвечает он, — за месяц, пока тебя обучат пользоваться программой, она наверняка уже обо всём забудет.

— И что будет потом? — не хочется верить, что я правда спрашиваю об этом. Не хочется верить, что готова влезть в авантюру, которая может стоить мне жизни. И меньше всего хочется верить, что после всего, что было в прошлом, я могу довериться Зайцеву.

— Пятнадцать минут! — замечает Глеб, и воздух в душной тёмной комнатке сгущается до состояния горячего киселя, который невыносимо ошпаривает кожу.

— Потом с человеком, который всё это сделал, разберутся. Как следует разберутся, — он забирает из моих рук папку с документами и тщательно выравнивает листы, не глядя на меня. Не спрашивает согласия, не собирается подтверждать сделку между нами, с обычным высокомерием демонстрируя, что исход разговора был предугадан им заранее. — Сейчас ты вернёшься обратно за барную стойку, пока внутренние камеры видеонаблюдения снова не включились. К тебе подойдёт парень по имени Рома, это наш программист, который будет тебя учить. Вы с ним познакомитесь, пообщаетесь и уедете к нему домой. На время обучения будет считаться, что у вас отношения.

— Я не собираюсь…

— Тебе пора! — раздражённо прерывает меня Кирилл, поднимаясь с места и доставая из кармана брюк ключ от двери. — Всё, что пока тебе нужно знать, расскажет Рома. Будут вопросы — звони Глебу. У меня всё.

Он кивает Измайлову на прощание и выходит из комнаты, оставляя меня на очную ставку с собственным невысказанным гневом. И мне хочется выть от обиды, потому что я могла и должна была сказать так много, но снова промолчала. Словно до сих пор не имею на это права. Словно мне до сих пор эти грёбаные тринадцать лет.

***

— Привет, я Рома, — я киваю, даже не поворачиваясь к нему, продолжаю разглядывать выставленные за спиной бармена бутылки. У барной стойки стало многолюдно, Женя испарился без следа, музыка всё больше напоминает безрезультатные попытки запустить заевшую пластинку, заикается и давится своими звуками.

Рома долговязый и немного лопоухий, светлые волосы торчат коротким ёжиком и под включёнными софитами отдают рыжиной. Не могу представить, сколько ему на самом деле лет, но глаза ясные и чистые, как у младенца, а на лице ещё сохраняется выражение восторженного счастья, которое обычно пропадает примерно через полгода жизни в суровых столичных реалиях, когда тебя впервые обворовывают в час-пик, опрокидывают с жильём или увольняют, не выплатив ни копейки за отработанное время.

— Тебя ведь предупредили? — с опаской уточняет он и изучает людей поблизости, желая убедиться, что подошёл именно к той, к кому должен был.

— Предупредили, — снова киваю, закрываю глаза и тут же вижу перед собой бледное, безжизненное лицо Ксюши, лежащей под белой простыней в морге. Нужно потерпеть немного ради неё. Стать хорошей сестрой хотя бы после её смерти. — Слушай, Рома, я не очень общительная и тяжело схожусь с людьми. Если покажусь тебе грубой, не обижайся и не принимай на свой счёт, хорошо?

— Конечно, без проблем, — охотно соглашается он, мнётся с ноги на ногу, явно растерянный не самым тёплым приёмом. — Я тоже это… не очень-то с людьми схожусь. Может, купить тебе выпить чего? Мы же вроде как знакомимся там, все дела… Мне сказали, надо хотя бы полчасика посидеть, ну, перед тем, как уезжать вместе.

Смех вырывается сам собой. Истерический, надрывный, раздражающий и царапающий, как попавшее в глотку инородное тело.

Это не моё, это мне подкинули!

И смех, и жжение в искусанных губах, и отвращение к самой себе, и чувство, будто меня только что купили, как обычную шлюху.

Желание послать всё нахер вибрирует и разрастается, достигает своего пика и соскальзывает вниз безудержной разрушительной лавиной, сметающей все соображения о долге перед сестрой, необходимости выяснить правду любой ценой, собственных интересах и даже поганом, непонятно откуда взявшемся чувстве долга перед Кириллом.

— Знаешь что, Рома. Удачи тебе, а я ухожу.

***

Меня никто не останавливает. Впрочем, я как и прежде чувствую себя под пристальным наблюдением, но уже не списываю это на нервозность или манию преследования.

Но главное не это. Главное — что я сама себя не остановила. Не одумалась, не пожалела, не стала корить за опрометчивый поступок, напрочь перечеркнувший весь длинный и показательно-отличный список опциональных, выверенных и просчитанных решений. Отказалась от любимого и спасительного детерминизма, отдавшись на волю случая и эмоционального порыва. Совсем как тогда, когда приехала в Москву искать Зайцева и ответы на свои вопросы, а нашла разочарование и стимул кардинально изменить свою жизнь.

Ночь придавливает меня к постели своим весом, не позволяет сбежать из-под гнёта навалившегося сверху тела. Ласково шепчет на ухо «тише, тише», касается сухими горячими губами мочки, отправляя вниз импульсы возбуждения, скручивающегося в тугой влажный комок между ног. Сжимает плечи, снова впивается в них до боли, до хруста, до десятка синих отпечатков, незримо хранящихся под кожей. И я раскрываю рот, поддаюсь и уступаю, ожидая прикосновение к нёбу ловкого и упругого языка, но вместо этого ощущаю шероховатость проталкивающихся внутрь пальцев. Длинные, с чуть огрубевшей на подушечках кожей, они осторожно и неторопливо скользят между раскрытых губ, наращивают темп, срывают стоны, переходящие в хрип.

И я облизываю их. Тщательно прохожусь языком по твёрдости выступающих костяшек, осторожно прикусываю, прежде чем принять на всю глубину. Упираюсь губами в тёплую сильную ладонь и давлюсь, задыхаюсь от сдерживаемого рвотного рефлекса, отстраняюсь и насаживаюсь на них снова. И снова, снова, снова, ощущая как с каждым толчком внутрь рта пульсирует низ живота, изнывающий от желания получить эти длинные худые пальцы в себя. Стискиваю бёдра, скулю от нетерпения, выгибаюсь от удовольствия и просыпаюсь, насквозь мокрая от пота.