Северная Аврора - Николай Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цигарку и подал табак Жарнильскому.
Над болотом поднимался густой туман.
– До костей проймет! – Маркин выругался.
– Не нравится?
– Чему тут нравиться?
Иван засмеялся.
– Живи ты легче, Маркин. Солдату, брат, ко всему привычку надо иметь, а ты все ворчишь. Ведь молодой еще… Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом подымется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок…
Маркин усмехнулся.
– Не смейся, Петра. Факт… – Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.
– Вчера письмо получил от отца… – начал Маркин.
– Из Питера?
– Из Питера… Маму, пишет, похоронил…
Молодой боец вдруг стал совсем похож на мальчика.
Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:
– Сюда ляг, бочком! Удобнее… Что поделаешь? Смерть – дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже не к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.
Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.
По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.
– Видишь? – шепнул Иван.
Маркин всмотрелся.
– Да, это они. Любка с Андреем, – ухмыльнулся он. – А я вот сейчас свистну! Спугну.
– Не надо. Зачем?
Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.
Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Люба тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: «Ну, что ж ты… Так и будем молчать?» Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.
– А тебе долго учиться-то? – неожиданно спросила она.
– Долго, – невольно улыбнувшись, ответил Андрей. – Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.
– Чего же так?
– Ну как чего?… Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.
– И голова не варит? – наморщив брови, серьезно спросила Люба.
Андрей рассмеялся.
– Нет, варит… Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
– Ишь ты, – пробормотала Люба. – А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
– Пойдем. Скучно сидеть…
Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
– Скучно мне, – сказала она. – Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит…
– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, – горячо заговорил Андрей. – Отовсюду, со всего города рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
– Значит, правда! – Лицо у Любы оживилось. – Николка мой баял, да я не особенно верила… будто сказке…
– А мужа ты все-таки вспоминаешь? – после небольшой паузы спросил Андрей. – Любила его?
– А как же? Только позабывать нынче стала… Прожили-то без году неделю. – Люба задумалась. – Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать… Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, – неожиданно для Андрея прибавила она.
– А чем же здесь плохо? – спросил Андрей.
– Здесь?
Словно недовольная чем-то, Люба закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
– Здесь? – тихо повторила она. – Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь.
– А ты разве жила в городе?
– Конечно, жила… Я-то ведь вологодская сирота… – она фыркнула. – Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький…
В глазах Любы, на тонких и красных, как земляника, губах опять появилась улыбка. Задрожали ресницы. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
– Не пора ли домой? – спросил он.
– Домой? Ишь ты… Сам звал на Онегу… Бесил, бесил, а теперь голову повесил? – Люба засмеялась. – Вот блажной!
Где-то вблизи зашлепали по воде весла. Из тумана послышались голоса.
– Кто там торбает, рачий царь? – закричала она. – Эй, выходи!
Все на реке затихло. Люба посмотрела на небо и вдруг опомнилась.
– Господи, ведь скотина уж давно пришла… – быстро заговорила она. – Мне домой надо. Да не осерчал ли ты за смехи мои? Ты не серчай, дружок. Я не в обиду, Андрюша… Ах ты, карандашик!
Она неожиданно обвила шею Андрея одной рукой, нагнулась и крепко поцеловала его прямо в губы.
– Вот так-то лучше… – сказала она улыбаясь.
– Люба, Люба моя… – повторял Андрей, обнимая ее за плечи.
– Люба? Ну?… – словно удивившись и по-прежнему с усмешкой, протянула она. – Врешь!.. И батя… да все кличут Любкой! По Сеньке и шапка! Веселей так-то…
– Нет, ты моя люба…
– Бегти надо… Пусти-ка, дружок… Ну, пусти теперь, ясно солнышко! – прошептала Люба.
– Куда же ты, погоди немножко, – шептал Андрей, стараясь привлечь ее к себе.
– Пусти! – властно сказала Люба, вырываясь из его рук и побежала к берегу.
– Люба! – воскликнул Андрей.
Она оглянулась и крикнула:
– Не ходи за мной!
Андрей остался один. Ему хотелось смеяться от радости, от необыкновенного, неизвестного ему, до сих пор ощущения счастья. В эту минуту до него опять донесся звук шлепающих по воде весел. Из-за кустов ольхи выскользнула лодка. Прошуршав днищем о глину, она вонзилась в берег. Из лодки вышли Сергунько и Сенька-плотовщик. Они прошли мимо, не заметив Андрея.
«Неужели Валерий прав?… – думал Андрей. – Неужели так бывает в жизни? Нет, не верю! Все равно… Да, все равно, я люблю ее…»
4
Фролов приехал в Ческую ночью. Три дня он провел в Обозерской в связи с переездом туда штаба обороны. Вернувшись в отряд, комиссар узнал, что телеграф из города Онеги уже не отвечает двое суток.
– Раньше тоже перерывы бывали, Павел Игнатьевич… Линия частенько портится, – успокаивал его Драницын.
Фролов только что разбудил его, и тому до смерти не хотелось расставаться с постелью. Под черной сеткой, туго завязанной у Драницына на голове, виднелся неизменный прямой пробор.
– Сколько раз это уже случалось, – зевая, повторил он.
– Мало ли что когда случается, – недовольно возразил Фролов. – Обстановка напряженная. Вы знаете, что было на архангельском берегу?
И комиссар рассказал, как две недели назад яхта «Горислава» шла по Белому морю и за несколько десятков верст от Архангельска, у пустынного берега, обнаружила морской буксирный пароход. После того как буксир не ответил на позывные, вооруженная группа советских моряков высадилась на берег. В результате за выступами берега был обнаружен и задержан небольшой английский отряд, человек пятнадцать, состоявший из солдат морской пехоты. Люди этого отряда принадлежали к экипажу английского крейсера «Аттентив».
– Мне говорили в штабе, – прибавил Фролов, – будто в этой схватке здорово показал себя Павлин Виноградов.
Наступило молчание.
– Щупают нас полегонечку, Павел Игнатьевич… Вот и все! Обычная история…
Пыльный и грязный, все еще не раздевшись с дороги, комиссар угрюмо сидел за столом. Его черная морская фуражка была сдвинута на висок. Он беспрерывно курил. В кадке с фикусом уже торчало несколько окурков.
– Вот что, – сказал Фролов. – Вызовите Сергунько с несколькими разведчиками и приготовьте лошадей… Я сам поеду в Онегу. Все-таки надо узнать, в чем дело.
Комиссар вызвал к себе и старика Нестерова.
– Вы человек здешний, Тихон Васильевич, – сказал он ему. – Места знаете… Народ знаете. У вас, наверное, много знакомых?
– Целая волость! И в придачу уезд… – старик усмехнулся.
– Поможете нам?… Надо срочно узнать: что за Порогами?
Старик прищурился, затем внимательно оглядел Фролова и Драницына.
– Эка диковина! Я так понимаю, на фронте какое-нибудь происшествие…
– Да, – коротко ответил комиссар. – Онега не отвечает двое суток.
– Ладно, – спокойно проговорил Тихон после некоторого раздумья. – Конечно, проверка требуется… Поеду!.. Спасибо тебе, Павел Игнатьич, что в кошки-мышки со мной не играл! Я тебе тоже прямо все объявляю. Ты по чести, по совести. И я тоже. Едем! Только уговор! Больше двух парней не бери. А так в форменном виде обделаем. На лодке отправимся?
– Нет, верхами. Только, Тихон Васильевич, молчок. На деревне никому ни слова. Нечего волновать народ прежде времени.
