Убийственные мемуары - Фридрих Незнанский

– Ну хорошо, – покладисто согласился Турецкий, и не ожидавший многого в этом случае. – Имя Исаак вам что-нибудь говорит?

– Нормальное имя, – пожал плечами Андреев. – В библейской мифологии сын Авраама и Сарры, отец Исава и Иакова.

– Понятно. А еще?

– Пожалуйста. Исаак Гульсарский, он же Персидский, когда родился – неизвестно, умер около триста сорок пятого года, пресвитер, священномученик, пострадавший в гонение царя Шапура II.

– О господи, – вздохнул Турецкий. – Еще Исааков знаете?

– Еще Исаак Сирин, Исаак Синайский, Исаак Феодосиопольский. Интересуетесь? Тоже замечательные в своем роде фигуры.

Турецкий замахал руками, но Андреева уже трудно было остановить:

– Исаак Ильич Левитан, в конце концов.

– Ну хватит же! – взмолился Турецкий и тут же осекся: – Секундочку, секундочку… Левитан?

Профессор смотрел на него с прищуром. Потом вздохнул и долил следователю кофе.

– Так это… это Левитан?! – похолодел Турецкий.

– Некоторые из нас вообще не могут себе представить жизнь без этого горячего, душистого напитка, наполняющего тело энергией и силой, не правда ли, Александр Борисович? А почему, можете перечислить?

– Да подождите, – раздраженно прервал его Турецкий. – Так это Левитан?!

– Нет, это вы подождите, – веско сказал Андреев. – Вы все время торопитесь, а ведь у вас времени вагон и маленькая тележка, по сравнению со мной конечно. Вот я задал вам вопрос, помните? Что дает вам кофе?

Турецкий пересилил раздражение:

– Помогает просыпаться по утрам, избавляет от сонливости… улучшает способность концентрироваться.

– Совершенно с вами согласен, – обрадовался Андреев. – И поэтому его пьют тоннами! Вот, к примеру, американские бизнесвумен выпивают до тридцати галлонов кофейных напитков в год. Кофе, точнее, содержащийся в нем кофеин усиливает действие аспирина и других обезболивающих препаратов. Некоторые исследования показывают, что кофе увеличивает скорость чтения, улучшает способность к вычислениям и решению интеллектуальных задач. Кофе относительно безопасен для здоровья, но вот кофеин, входящий в состав этого напитка, способен повышать артериальное давление, вы знаете об этом? Для молодого организма, обладающего эластичными сосудами, такие упражнения не приводят к каким-то значительным изменениям, но вот у людей старшего возраста кофе способен спровоцировать гипертонический криз. После шестидесяти даже одной чашки кофе в день вполне достаточно для того, чтобы увеличить риск заболеваний сердечно-сосудистой системы. Впрочем, вам еще далеко даже до пятидесяти, так что…

Не так уж и далеко, подумал Турецкий, поневоле отвлекаясь, но спохватываясь:

– Неужели «Вечер в Полянове» – это Левитан?!

– А я все думал, ну когда же вы сами догадаетесь, – снова вздохнул Андреев. – Видно, никогда. Наверно, я вас переоценивал все-таки. Пришлось подсказать.

Турецкий пытался осмыслить то, что услышал, но все это плохо укладывалось в голове, – видимо, просто объем события превышал размеры черепной коробки.

– Вы хотите мне сказать, что это был пейзаж Левитана, тот, что из спальни сперли?! Да не может быть!

– Ну сами посудите, – спокойно рассуждал Андреев. – Квартира битком набита иконами, антиквариатом, а грабители забирают безвестный пейзажик какой-то. Мазню. Фигню, как выражается мой аспирант.

– Я сам так говорю, – буркнул Турецкий.

– Так или не так?

– Так.

– Вот, а ведь как-то глупо, вы не находите?

Турецкий находил это с самого начала и потому все-таки склонен был считать происшествие не ограблением, а заказным убийством.

– Хотя, возможно, я чего-то не знаю, – продолжал Андреев, – вы же меня в детали не посвящаете, может, из квартиры Валентина что-то еще ценное пропало, может, там килограммы золота и бриллиантов в загашнике лежали. Пропало?

– Но позвольте, позвольте, – Турецкий вскочил на ноги и забегал по комнате, – откуда у Ракитского Левитан? Вы еще Леонардо да Винчи, скажите. Да не верю я.

Андреев молчал, не возражал. Смотрел, как Турецкий лихорадочно прихлебывает остывший кофе. И вот это его молчание лучше иных запальчивых речей говорило Турецкому о том, что все это было правдой. Безумной какой-то, ненормальной, но – правдой.

– Может, копия? – с надеждой спросил Турецкий.

– Не мне судить, очень может быть и копия. Но думаю, все-таки подлинник.

– Как-то это… фантастично. – Турецкий даже с трудом подобрал слово. – Там же… берег реки, лодка, небо? – припомнил Турецкий описание Ольги Ракитской. – Верно?

– Верно.

– И вы хотите сказать, – прищурился Турецкий, – что никогда не спрашивали у него, подделка это или нет?

– Копия, молодой человек, копия, – поправил Андреев.

– Не вижу разницы.

– Разница принципиальна. Подделка – это то, что выдается вместо оригинала. А копия – официальный дубликат, так сказать.

– Ракитский был настолько состоятельным человеком, чтобы позволить себе купить подлинник Левитана?

– Это уж вам виднее, – засмеялся профессор. – Мне, голубчик, состояние его счетов неведомо. Могу только предполагать, что, проведя столько лет за границей, причем не в самых тепличных, заметьте, условиях, зарабатывать он их умел.

– Уверяю вас, мне тоже неизвестно, сколько у него было денег, – сказал Турецкий чистую правду и подумал: а ведь жаль, очень жаль, что неизвестно. – Но ведь подлинник Левитана должен стоить колоссальные деньги, наверно десятки миллионов.

– Тут вы ошибаетесь, к сожалению для Левитана и к счастью… для Ракитского. Хотя, поверьте, вот уж не знаю, каким путем он его заполучил. Десятки миллионов – это Ван Гог, Рембрандт, Пикассо. Русские художники, к сожалению, так не котируются. Левитан на западном аукционе может стоить, я не специалист, но думаю, не больше двух-трех миллионов.

– Но и это очень много!

– И это много, – согласно покивал Андреев, – колоссальные деньги.

– И Ракитский купил картину Левитана за три миллиона?!

– Я же этого не говорил, – напомнил Андреев. – Я говорил, что не знаю, откуда он вообще взялся.

– Не понимаю, – вздохнул Турецкий. – Ну ни черта не понимаю! – Что получается? Пропадает картина. Шедевр великого художника. Никто этого не знает. Вернее, кто-то все же знает, раз пропадает именно она. Но кто и откуда?! Вот вы, профессор, вам Ракитский когда признался, что у него в спальне Левитан висит?

– Он мне вообще этого не говорил.

– То есть как?

– Вы его не знали, – вздохнул Андреев. – Ракитский был необыкновенный человек. Он умел говорить без слов.

– Как это?

– Как Хемингуэй. Подтекстом и контекстом. Он умел создавать вокруг тебя такую ситуацию, которая все объясняла за него. Понимаете?

– Красиво, но все равно не понимаю. Я не филолог, – напомнил Турецкий. – Вернее, я понимаю другое: что никакого Левитана у него и в помине не было. Вот. Сделайте еще этого, мраморного, а?

– С удовольствием. – Андреев отправился на кухню, по дороге повысив голос, чтобы его было слышно, но Турецкий и так побрел за ним как привязанный. – Мне кажется, для Ракитского все вокруг было в значительной степени игрой – работа, личная жизнь, бизнес. Игрой, заметьте, в высоком смысле слова. Он от любой ситуации, любой вещи, любых человеческих отношений всегда хотел и требовал эстетической завершенности, гармоничности. Возможно, потому и к живописи был так неравнодушен. Мне кажется, так он и свои профессиональные обязанности понимал: приводить людей и их поступки в состояние гармоничного взаимодействия с обществом.

– Нельзя ли конкретней? – взмолился Турецкий. – Я хотел узнать, когда вы лично открыли для себя, что ваш сосед по лестничной клетке, коллекционер живописи, среди прочего является счастливым обладателем картины кисти Левитана. Если, конечно, вы сможете меня убедить, что это действительно так.

– Вы обратили внимание, что у Ракитского в квартире нет ничего такого, что бы требовало постоянного присутствия хозяина?

Кофе был готов, и они вернулись в комнату.

– Что вы имеете в виду?

– Ну вот, например. – Андреев кивнул на своих попугаев. – Или там цветы на подоконниках, их же поливать требуется. С тех пор как он с женой развелся, он их все просто выкинул.

– Вы ничего не преувеличиваете? Может, его супруга цветы с собой забрала, когда переезжала?

– Ничего я не преувеличиваю, уверяю вас, знаю, что говорю. Горшков было много, это правда, но она ничего не забирала. Эти цветы Валентин сам покупал, это же на моих глазах почти все происходило. Каждый раз перед длительной поездкой он притаскивал в дом очередную партию горшков. В конце концов, это в ритуал превратилось. А одна комната – в оранжерею.

– Домашние животные у них были?

– Была такса в середине семидесятых, но она исчезла. Украл один подонок с первого этажа. Валентин приехал из Африки, узнал, что собака исчезла, прошелся по соседям, буквально по одному-два вопроса всем задал, потом спустился к этому типу, жил тут один такой тунеядец, знаете ли. Ничего не делал, комнаты сдавал бичам, ну а потом, как выяснилось, собак окрестных приворовывал. Ну вот, Ракитский к нему позвонил, взял его двумя пальцами за горло и на пол опрокинул. Ни одного вопроса даже задать не успел. Тот сам все рассказал. Куда, когда и кому сбывал. Но все равно не нашли таксу. Так с тех пор живность они уже не заводили, а вот цветов, растений всяких экзотических – тьма была. Но, как я уже сказал, едва Вика, Виктория Павловна то есть, выехала, он их все на мусорник выволок.