Золотой век - Джон Райт

Для того чтобы избежать подобной ситуации, логичным было бы создать некое единообразие оперативного принятия решений, некую традицию, соблюдение которой будет ценным само по себе, вне зависимости от того, кто эти решения будет принимать. При принятии решений приоритет необходимо отдавать мирному разрешению предполагаемых или действительных конфликтов. Термин «конформизм» может быть вполне уместен при описании предполагаемой структуры принятия решений.

У Кеса Сеннека, принадлежавшего к инвариантной нейроформе, была высокоинтегрированная однокамерная нервная система, то есть у него не было никакого подсознания в общепринятом смысле, имелись только подпрограммы, привычки и рефлексы. Среди жителей Золотой Ойкумены инвариантная нейроформа не пользовалась популярностью, занимая второе место от конца, так как люди, принадлежавшие к этой нейроформе, думали и совершали поступки с удивительным однообразием, так как у инвариантных не может быть эмоциональных проблем или внутренних конфликтов.

Кес Сеннек видел библиотеку совершенно такой, какой она и была на самом деле: ни фильтров, ни изменений. Гелий представлялся ему манекеном-гуманоидом, вдоль шеи Ганниса он видел блеклые крошечные гнезда разъемов и антенн, соединявшие его с общим мозгом, он видел электронную активность, окружавшую питомцев Колеса Жизни и ее псевдорастения. Он видел провода и узлы, вьющиеся между колоннами пламени Вафнира, а также механизмы, производящие эффект электромагнитного поля там, где в действительности покоилось тело Вафнира. Орфей казался Кесу Сеннеку чем-то на колесиках, скелетообразным, с линзами и динамиками. Все это было непривлекательно, неинтересно, бесцветно.

Посторонние звуки, музыка, какие-то возгласы, запахи, долетавшие из окна, так же попадали в зону внимания Кеса Сеннека. И опять Гелий не мог удержаться от раздражения от того, как остальные видели происходящее. Структура мышления Гелия требовала, чтобы чувственные ощущения сортировались по степени их важности, а ощущения низкого уровня важности и вовсе игнорировались. Инвариантный мозг Сеннека воспринимал и фиксировал абсолютно все, оценивая происходящее с нечеловеческой, бесстрастной точностью.

— Действия тех, кто стремится предотвратить войну и насилие, не могут быть названы «низкими» и «эгоистичными», — подвел итог Кес Сеннек, — даже если эти люди во многом преследуют собственные интересы.

— Как и всегда, замечания Кеса Сеннека поражают меня своей точностью, но я не могу согласиться с ними до конца, — отметил Ао Аоэн. — Что же, мы говорим о бескорыстии? Почему никто не произнес вслух, какие именно тайные причины заставили Гелия внести свое предложение? Это мечта, которую все мы хотим уничтожить, возможно, самая великая мечта? Что это за мечта? Кто-нибудь может мне сказать? Разве кто-нибудь за пределами этой комнаты еще помнит о ней?

Никто не ответил. В комнате повисла тишина.

Фаэтон летел в ночной тишине.

Несколько минут он просто парил, отдавшись на волю ветра. Затем, перевернувшись на спину, стал смотреть на звезды. Активировав внутренний регулятор, он замедлил восприятие времени до такой степени, что смог наблюдать передвижение звезд, похожее на торжественное шествие по небу. Он замедлил чувство времени еще сильнее и увидел ореолы вокруг висящей прямо над ним Полярной звезды — часы сжались в мгновения. Ночь закончилась в один миг.

— А что, если я на самом деле совершил нечто ужасное, немыслимое, подверг опасности всю Золотую Ойкумену? Хочу ли я знать правду? Да я уже весь извелся, желание узнать все не дает мне покоя. Но я ведь сам так решил, невозможно удалить воспоминания без согласия самого человека. Возможно, знание истины просто невыносимо.

Почему с неведением так тяжело смириться? В жизни так много вещей, о существовании которых мы даже не догадываемся…

Все еще глядя на звезды, Фаэтон настроил слух на восприятие и земного, и спутникового радио. Его захлестнула волна информации, сотни тысяч источников звука посылали сигнал в его мозг. Бесконечное количество сигналов поступало с Земли, с орбитального города-кольца, из лунных поселков, даже на зеленой Венере, которая теперь вращалась по более прохладной орбите, появилось радио — признак цивилизации. На объединенных астероидах благоустроенной теперь планеты Деметр городов было меньше, чем на Земле, но они были ярче — проживавшие там научные сообщества с их образом жизни, предполагавшим эксперименты, потребляли намного больше энергии, чем благоразумная старушка Земля. Луны, вращавшиеся вокруг Юпитера — Солнечная система в миниатюре, — были неистощимым источником энергии, жизни, движения и шума. Многие даже считали эти планеты истинным центром Золотой Ойкумены. Основные и второстепенные пункты Трои, огромной, многомиллионной метрополии, где проживали инвариантные, посылали однообразные пульсирующие сигналы. На исходе ночи энергетические сети и системы связи Нептуна растянулись до поясов Оорта и Куипера. Доходили слабые сигналы со станций, находящихся за Нептуном, и уже совсем далеко, как слабая искра во мраке, работал маяк на обсерватории Порфирной композиции, удаленной на 500 а. е. д.

А дальше — ничего. Рев звезд, шорохи поверхностной радиации, бессмысленные, как грохот морского шторма. Звуки, доносившиеся оттуда, не были звуками организованного разума. Там не было ни колоний, ни каких-либо экспериментальных станций. Может быть, Молчаливая Ойкумена, ранее находившаяся в зоне Лебедя XI, еще существовала, но если это так, это — цивилизация без света, без электроэнергии, без радиосвязи.

Ночь была пуста. Бессмысленные шумы пустого пространства.

Фаэтон восстановил нормальное восприятие времени, и звезды замерли на месте.

— Нет, — сказал он сам себе. — Я не буду притворяться. Он вспомнил, что нептунец назвал Золотую Ойкумену миром иллюзий. Возможно, так оно и было на самом деле.

— Но я не позволю себя обманывать. Клянусь! Если там, среди звезд, кто-то может слышать меня, я повторю это еще раз: я принял решение.

Свет звезд стал бледным, а на востоке появилась красная полоска. Он находился намного выше, чем предполагал, здесь, на такой высоте, уже наступил день. Теперь, вновь став самим собой, он стал спускаться вниз, к земле, как пловец, погрузившись в темную синеву неба. Ветер, словно грохот множества безумных голосов, шумел в ушах.

Во дворце.

— Если эту мечту можем уничтожить только мы, мы должны это сделать, о пэры, — то ли сказал, то ли пропел Ао Аоэн, и сразу несколько столбов пламени вырвались из его тела. — Наша жизнь и безопасность, необходимость защитить Золотую Ойкумену от ужасов войны, которые помним только мы, поскольку достаточно пожили на этом свете, призывают нас на бой с архангелом огня, которого мы так боимся, что даже не можем произнести его имя. Мы преследуем достойные цели, но хватит ли нам сил для их достижения?