Конкурс-семинар «Креатив»: Безумные миры - Дмитрий Перовский

— Там спокойно, — кивнул отец. — Возможно, самая спокойная страна в мире. Там нет всего этого бардака…

Ну да, подумал я, у них нет бардака. Морт-генераторы не используют, Т-варей не разводят. Хедбол под официальным запретом. Живут в изоляции, губительным тенденциям не подвержены. Туман, дольмены, поклоняются какому-то спруту подводному, который якобы должен проснуться. Сами уже давно похожи на рыб — пучеглазые, бледные, из-за всех этих межвидовых скрещиваний.

Вырождение. Тоска.

Скука.

— Подумай хорошенько, — сказал отец.

— Я подумаю, — соврал я.

— В любом случае, чтобы ты ни решил… приходи на авиадром. Хотя бы проводить нас.

Я завернул извозчика на полдороги к авиадрому.

Полина с ее бледными плечами в вязи татуировки… Чудо с его малиновыми щеками… Тусклый взгляд сестренкиных серых глаз… Разочарованный отец…

Пошло оно все!

…Рев сирены раскалывает пополам низкое свинцовое небо — предгрозовое, в проблесках первых зарниц.

Мы впервые дошли до финала.

Мы играем с лучшим хедбольным клубом мира.

Хедболисты на поле начинают свой разбег. Безумие распылено в вязком предгрозовом воздухе.

— Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!…

…десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги.

Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас.

Наши отражения пляшут на зеркальных личинах полицейских шлемов.

Пьяный и счастливый, я будто вижу себя со стороны — в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка — ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером.

Мы орем до хрипа, и я ору громче всех:

— Прячется моя фортунаааа, где ее искать не знаааю… Сотни пузырей воздуууушных, я снова в небо выдуваааю!..

Меня зовут Кай.

Черный снег-пепел, который засыпает мой родной город, мешаясь с дымом мириад фабричных труб, застелил мне глаза, добрался до самого сердца.

Моя родина — Яр-Инфернополис, город похороненных надежд.

Май 2011

Дмитрий Висков, Эдвард Аникевич

Клык с южной челюсти

Капитан Анри де Латруба был пират с золотыми зубами, которые иногда сильно болели, предвещая богатую добычу. Тридцать два зуба соответствовали тридцати двум румбам компаса, и де Латруба определял будущий курс исходя из того, какой зуб болел в данный момент.

Ногу имел деревянную с рождения, — она была черенком, которым пират крепился к ветви некоего генеалогического древа. Почувствовав себя зрелым, Анри отрубил себя от ветви, но с тех пор опасался ступать на землю, чтобы не пустить в неё корни. Он спал в холодном ручье, чтобы остужать телесный пыл. Женщины, купавшиеся ниже по течению, беременели.

Капитан постоянно перечитывал книгу «Мели и рифы» (Ораций-Емель, 1793 г. Лиссабон). Теория авторов сводилась к следующему: ребристость морского дна связана с тем, что мели и приливная полоса при постоянном вспахивании днищами кораблей и лодок порождают новые коралловые острова, — дно начинает считать себя пахотной землёй и плодоносит кораллами.

Однажды разделав пойманного кита, де Латруба заметил у него рудиментарные ноги. С тех пор он заинтересовался естественными науками. Он задумал отыскать сумчатых людей, которые некогда населяли Океанию и некоторые территории Австралии. Сумчатый броненосец вовсе не имеет сумки, а к отряду отнесён по ряду косвенных признаков. Не исключено, что сумчатые люди внешне неотличимы от обычных и только при вскрытии удивят прозектора чем-нибудь этаким — так рассуждал де Латруба.

Выйдя в отставку с русской службы, капитан тут же купил себе шхуну. Во время перехода из ст. Петербурга в Ревель она попала в шторм, занесший де Латруба в центр неизвестного архипелага. На первом открытом острове, явив жителям мощь артиллерии, де Латруба приказал строить дорогу от берега до своего корабля. После чего уплыл и на том острове больше не появлялся. Однако туземцы послушно строили дорогу, следуя курсу шхуны.

На другом острове он привёл аборигенов к присяге русскому царю, научил их искусству дистилляции, на третьем заставил жителей присягнуть кайзеру. И так продолжал, приращивая территории европейских держав без их ведома и согласия.

Умирая, де Латруба завещал свои зубы команде, безумие — боцману, а свой труп — корабельным крысам. Но крысы бежали с корабля. Шхуна тонула.

Я сбежал на русский остров в тот день, когда боцман вступил в права наследства и расстрелял капитанский сейф из носового орудия. Всё, что я захватил с собой, — фляга, кинжал и правый клык с Южной челюсти капитана.

Шхуна тонула быстро, не успели даже похоронить капитана по морскому обряду — его труп так и остался в трюме, когда все спешно погрузились в шлюпки и поспешили к ближайшему острову. Это был голландский, по воле де Латруба, анклав. Казалось, вот-вот наткнёшься на след деревянного башмака на песке, но со смертью капитана чудеса закончились.

Боцман, едва ступив на берег, приложился к бочонку с ромом и долго не отрывался. Боп был жестокий и властный человек, поэтому команда покорно ждала. Никто не посмел бы возразить, даже если боцман осушил бы бочонок в одиночку. Но Боп встряхнул и предал бочонок матросу Фан Бадену, стоявшему рядом.

«Помянем капитана!» — сказал боцман, снимая с головы платок. На лбу розовели выжженные калёным железом буквы «ВОР». Я знал, что де Латруба вывез Бопа из-за уральских гор, но не рискнул спросить, всех ли русских крестят подобным образом. Пока бочонок добирался до меня черз руки товарищей, я смотрел, как глаза Бопа наливаются кровью, лицо краснеет. Казалось, он сейчас сорвёт с себя кожу и предстанет перед нами демоном в огненной чешуе. Помню, как испытал суеверный ужас, увидев, как боцман палит на себе волосы. Раздевшись донага, он водил факелом по всему телу.

Когда все выпили по глотку, Боп потребовал отдать ему зубы капитана.

— Ты, — ткнул он пальцем в судового лекаря, отчего тот охнул и осел, — ты вырвешь мне мои зубы и вставишь вот эти.

— Ты не смеешь…

Боп мгновенно оказался перед говорившим, в готовности доказать, что смеет что бы то ни было. И тогда я побежал. Руки ближнего матроса ещё протягивали мне бочонок с ромом, а я уже был в сотне шагов от них.

Оглянувшись, я увидел, что Лавуазье, возразивший Бопу, валялся на песке без движения, Фан Баден прыгнул боцману на спину. Я было бросился назад, чтобы помочь справиться с этим зверем, но Боп одним движением сбросил нападавшего — у того голова откинулась под неестественным углом, ткнул в глаз бежавшему на него Джонсу. Нифью, схватившегося за нож, Боп свалил страшным хуком. Четверо последовали моему примеру, но побежали в сторону зарослей кустарника. Я обернулся, рванул вдоль береговой линии, не знаю почему.