Двойник Декстера - Джеффри Линдсей

Я даже не помню, как въехал на Пальметто и двинулся дальше, и лишь благодаря чистейшей случайности утрен­ний поток машин не расплющил меня, как заблудивше­гося опоссума. Добравшись до работы, я немного успоко­ился, достаточно д ля того, чтобы придать лицу убедитель­ное выражение. Но ручеек тревоги вновь зажурчал в подсознании, уже на грани паники.

К счастью для жалких остатков моего душевного рав­новесия, мне не пришлось долго предаваться собственным мелким заботам. Я еще не успел заняться привычными утренними делами, когда меня отвлекла влетевшая в ла­бораторию Дебора со своим новым напарником Дуарте на буксире.

—  Так, — сказала она, словно продолжая прерванный разговор, — значит, у этого типа должен быть послужной список. Из ниоткуда такое не берется, правильно? Что-нибудь наверняка уже бывало раньше.

Я чихнул и захлопал глазами. Не самый обстоятельный ответ. Но поскольку я был погружен в собственные горес­ти, понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело.

—  Мы говорим об убийце детектива Клейна? — уточ­нил я.

Дебора нетерпеливо выдохнула.

—      Блин, Деке, о чем еще, по-твоему, я могу гово­рить?

—    О НАСКАР, — ответил я. — Если не ошибаюсь, в выходные состоялись большие гонки.

—   Не строй из себя черт знает что! — отрезала она. — Мне нужно знать.

Я мог бы заметить, что выражение «черт знает что» больше подходит человеку, который, ворвавшись в кабинет к брату утром в понедельник, забывает даже попривет­ствовать его и поинтересоваться, как прошли выходные. Но я хорошо знал, что Деб не терпит никаких намеков на рабочий этикет, а потому решил воздержаться от коммен­тариев.

—  Наверное, ты права, — согласился я. — Такие штуки обычно являются завершением долгого процесса, который начинается совсем с другого... сама понимаешь. С ситуа­ций, которые привлекают к человеку внимание.

— С каких? — полюбопытствовал Дуарте.

Я помедлил. Почему-то мне стало неловко, наверное, меня смутило присутствие постороннего; я в принципе не люблю об этом говорить, даже с Деб, это слишком личное. Я постарался заполнить паузу, схватив салфетку и вытерев нос, но оба продолжали заинтересованно смотреть на ме­ня, как две собаки в ожидании лакомства. Ничего не ос­тавалось, кроме как двинуться дальше.

—  Ну, — сказал я, бросая салфетку в мусорное ведро, — чаще всего такие люди начинают, например... с домашних животных. В детстве. Лет в двенадцать. Они убивают со­бачек, кошек и все такое. Э... просто экспериментируют. Ищут правильное ощущение. Ну и... сами понимаете. Кто-нибудь из членов семьи или сосед находит мертвое живот­ное. Тогда парня ловят и арестовывают.

—  И появляется первая запись, — сделала вывод Деб.

—     Возможно, — подтвердил я. — Но если наш друг действительно вписывается в схему, такое могло происхо­дить в детстве, и им занималась инспекция по делам не­совершеннолетних. Следовательно, материалы дела кон­фиденциальны. Нельзя просто взять и попросить судью выдать тебе закрытый документ.

—   Все лучше, чем ничего, — энергично заметила Де­бора. — А теперь подскажи, как развить тему.

— Деб, — запротестовал я, — у меня нет ничего... — Я снова чихнул. — Кроме простуды.

— Блин, неужели ты не можешь придумать какую-ни­будь зацепку?

Я посмотрел на нее, потом на Дуарте, и ощущение не­ловкости усилилось, смешавшись с раздражением.

-Как?!

Дуарте пожал плечами.

—  Деб говорит, ты вроде как профилировщик-люби­тель, — сказал он.

Я удивился и слегка разозлился: какого черта Дебора проболталась Дуарте? Мой так называемый талант по со­ставлению психологических портретов — нечто глубоко личное, им я обязан непосредственному общению с социопатами наподобие самого себя. Но Дебора все-таки про­говорилась, поскольку, возможно, доверяла Дуарте. Во всяком случае, деваться было некуда.

— А, да, — наконец выдавил я. — Mds о menos[7].

Дуарте покачал головой:

—  Это что, да или нет?

Я посмотрел на Деб, и, честное слово, она ухмыльну­лась.

— Алекс не говорит по-испански, — пояснила она.

- О...

—Алекс знает французский, — продолжила Деб, глядя на него с грубоватой нежностью.

Мне стало совсем неловко, поскольку я совершил гру­бую ошибку, предположив, будто всякий житель Майами с кубинской фамилией обязан говорить по-испански. Од­нако благодаря этому я получил еще одну подсказку, от­чего Деборе нравился ее новый напарник. Она учила в школе французский, бог весть почему, хотя мы росли в Городе, где на испанском говорили чаще, чем на англий­ском, а французский был бесполезнее прошлогоднего снега. И хотя в Майами становилось все больше гаитян, они говорили на креольском, который походил на фран­цузский не больше, чем на китайский.

И вот Деб нашла родственную душу, и, несомненно, они привязались друг к другу. Бесспорно, нормальный человек почувствовал бы теплый прилив радостного удов­летворения при мысли о том, что у сестры благоприятная ситуация на работе, но речь-то шла обо мне, а я ничего не ощутил. Кроме раздражения и тревоги.

—   Ну, bonne chance[8], — сказал я. — Однако если вы поговорите с судьей даже по-французски, он вряд ли вы­даст вам дело, некогда заведенное на подростка. Тем более мы не знаем, чьи документы нам нужны.

Дебора перестала смотреть на Дуарте с тошнотворной нежностью.

— Блин, — произнесла она, — я не могу просто сидеть и ждать у моря погоды.

—   Возможно, и не придется, — заметил я. — Почти уверен, он нападет еще раз.

Деб долго смотрела на меня, прежде чем кивнуть.

— Да, — согласилась сестра, — я тоже в этом уверена. Она покачала головой, взглянула на Дуарте и вышла.

Он последовал за ней, а я чихнул.

— Gesundheit[9], — сказал я самому себе, но лучше мне не стало.

Глава 8

В течение следующих нескольких дней я снова зани­мался охотой на «хонду». Каждый вечер я, немного задер­жавшись на работе, намечал себе очередной адрес и от­правлялся туда на машине, если идти пешком оказывалось слишком далеко. Я возвращался домой, только когда ста­новилось уже совсем темно и невозможно было ничего разглядеть, проходил мимо семейного стола и запирался в ванной, не говоря ни слова, с каждым вечером все более удрученный.

На третий вечер интенсивных поисков я вошел в дом в поту с головы до ног и понял, что Рита смотрит на меня, оглядывая сверху донизу, словно пытается обнаружить какой-то изъян. Я остановился и спросил:

-Что?

Она подняла глаза и покраснела.

—  Ничего... просто уже поздно, и ты весь мокрый... я подумала... правда ничего.

— Я бегал, — объяснил я, недоумевая, почему вынуж­ден оправдываться.

—  Ты же поехал на машине, — заметила Рита.

Мне показалось, она уделяет слишком большое вни­мание моим делам, но, возможно, такова одна из малень­ких странностей брака, поэтому я предпочел не заострять на этом внимание.

— Я заехал на школьный стадион, — сказал я.

Рита долго смотрела на меня, ничего не говоря, и в ее душе явно что-то происходило, хотя я понятия не имел, что именно. Наконец она произнесла:

— Да, теперь ясно.

Она встала и прошла на кухню, а я отправился в дол­гожданный душ.

Может быть, раньше я этого не замечал, но теперь каждый вечер, когда я возвращался после «пробежки», Рита встречала меня тем же загадочным напряженным взглядом, а потом шла на кухню. На четвертый день этого странного поведения я последовал за ней и молча встал на пороге. Она открыла шкаф, достала бутылку вина и нали­ла полный бокал. Когда она поднесла его к губам, я, неза­меченный, попятился.

Я не находил в происходящем никакого смысла; не­ужели существовала некая зависимость между моим при­ходом домой в состоянии взмыленности и решением Ри­ты выпить вина? Я ломал голову, пока принимал душ, но через несколько минут остановился на том, что недоста­точно разбираюсь в сложной теме брака и человеческих взаимоотношений, а еще меньше — понимаю Риту, но в любом случае у меня есть и другие заботы. Найти ту самую «хонду» было гораздо важнее, а я пока не достиг еще ни­какого результата, хотя в этой сфере являлся специали­стом. Поэтому я перестал биться над разгадкой тайной взаимосвязи между Ритой и Вином, сочтя это еще одним кирпичиком в сплошной стене разочарований, которая воздвигалась вокруг.

Через неделю простуда прошла, а я вычеркнул много имен из списка, достаточно, чтобы задуматься, не трачу ли я драгоценное время понапрасну. Я затылком чувство­вал горячее дыхание и испытывал все возрастающее же­лание нанести удар раньше, чем мой незнакомец нападет, но оно отнюдь не сделало меня ближе к Свидетелю. С каждым днем и с каждым вычеркнутым из списка именем я становился раздражительнее и даже начал грызть ногти, хотя отделался от этой привычки еще в школе. Я злился, испытывал сильнейшее недовольство и часто задумывал­ся, не окажется ли напряжение непосильным.