Сердце не прощает - Анатолий Софронов

Топилина (тревожно). И Гриша поехал?

Коньков. С Ажиновым... Подумал я — и страшно стало. Не замыслил ли он чего, Степан Прохорович?

Топилина. Куда же они?

Коньков. На займище.

Топилина. Это же тридцать километров! (Новохижиной.) Я поеду!

Новохижина. На чем ты поедешь? Машина-то ушла.

Коньков. Ушла. А если верхи?

Топилина. А коней кто даст? Ольховатов уехал? Егоров даст.

Коньков. И Егоров с ними. Своей властью возьму коней. Поедемте. Коней-то я уж выхаживал, дай бог.

Топилина. Да, да... Скорей! (Новохижиной.) Ты здесь побудь.

Новохижина. И я хочу. (Конькову.) Дашь коня?

Коньков. Не дам!

Новохижина. Дай коня. Один раз в жизни прошу. За все...

Коньков. Не дам!

Топилина. Скорей! Скорей! (Выбегает, за ней Коньков.)

Новохижина смотрит им вслед.

Займище на берегу Цимлянского водохранилища. Первые робкие краски рассвета еще не полностью открыли заросли камышей и далекие дали донских просторов. Чуть расходится осенний, колеблющийся над камышами туман. Стоит шалаш, возле которого горит костер, сидят и полулежат Выпряжкин, Егоров, Кавалеров, Топилин. Рядом с ними — Ольховатов и Гриша. Перед шалашом разбросано охотничье снаряжение, сумки, две-три пустые бутылки, канистры из-под бензина. В стороне, среди раздвинутых камышей, виднеется сидящий с ружьем Ажинов.

Выпряжкин. Вот тут мне моя Дарья Герасимовна и говорит: «Давай, говорит, развод мне, дед, бо брак, говорит, наш недействительный».

Кавалеров. А чего ж недействительный?

Выпряжкин. Вот и я ей говорю: «Чего ж недействительный?» — «Ты мне, говорит, полтинник не подарил, когда сватался». Был такой обычай на Дону в старые годы — невесте при сватовстве дарить какую серебряную монету. Двугривенный — мало, рубль — много, сходились на полтиннике.

Кавалеров. Недорого давали.

Выпряжкин. Потом дороже выходило. Я говорю Дарье — дарил, она говорит — не дарил.

Егоров. А дарил?

Выпряжкин. А може, и не дарил. Я ж тогда разов тридцать сватался... А за пятнадцать рублей корову можно было купить. Расход... А она говорит — докажи. А как я докажу? Справку же я не брал у нее. Это теперь только наш председатель на каждую пустяковину бумажку берет.

Ольховатов (не поднимаясь). Не бреши, дед.

Выпряжкин. Ай ты не спишь?

Ольховатов. Сплю.

Выпряжкин. Какой ты во сне чуткий... Вот бы на яви такой был.

Ольховатов. Брехун старый!

Кавалеров. Андрей Тимофеевич, что вы там сидите? Идите к нам.

Ажинов. Место прилаживаю. Скоро лёт начнется.

Кавалеров. Да, скоро... А как же вы, Василий Спиридонович, вывернулись из этого дела?

Выпряжкин. Я, може, и пошел бы на развод, чтоб по-законному оформить все дело, да только убоялся, что она кого другого изберет... Виноградник все же у нас да хата справная, да и сама она ценная казачка была, хучь и характер скаженный... Я из-за нее когдась одному любовнику голову срубил.

Ольховатов. Брешешь небось?

Выпряжкин. А ты пойди в милицию, проверь, председатель.

Топилин поднимается, берет ружье, собирается уходить.

Егоров. Куда, Степан Прохорович?

Топилин. Пойду километра за два от вас... А то и не разберешь, кто какую утку подстрелит сообща-то...

Выпряжкин. Иди, иди, они там тебе сами в руки полезут...

Ольховатов. И чего ты, Степан, все в сторону да в сторону?

Егоров. Да, есть в нем это.

Топилин. Нам с начальством рядом стоять не положено... Мы люди неприметные, наше место — в затишке быть...

Ольховатов. Напрасно ты, Степан, от людей себя отделяешь... Человек ты сильный, работать можешь. А все как-то поверху ходишь... Сын у тебя растет... Подумал бы.

Топилин. Не к месту твой разговор... Воспитывать меня зачнешь — уток прозеваешь.

Ольховатов. Обидно мне за тебя...

Топилин. Я тебе про свои обиды не говорю... (Уходит.)

Выпряжкин. Отдельный человек Степан Прохорович!

Ольховатов. Скаженный, черт! Не поймешь, что с человеком делается. Поговорить с ним в последний раз надо!

Выпряжкин. Это верно, узнать человека когда-то совершенно обязательно.

К костру подходит Ажинов.

Сидайте, Андрей Тимофеевич.

Ажинов. Говорите, говорите, Василий Спиридонович.

Гриша (приподнимаясь). А что? Уже?

Кавалеров. Спи, разбудим.

Ажинов. Замерз, наверное?

Кавалеров. Фуражка-то на нем какая?

Ажинов. На-ко надень, погрейся пока. (Снимает с себя ушанку и отдает Грише.)

Гриша. А вы, Андрей Тимофеевич?

Ажинов. А мне и так тепло.

Гриша. Вот возьмите пока мою фуражку.

Выпряжкин. Добрый хлопец!

Гриша (взглянув на розовеющее небо). Светает... А где батя?

Ольховатов. Ушел твой батя счастье в другое место искать. Спи.

Гриша. Выспался уже...

Выпряжкин. Ну что, теплая шапка?

Гриша. Теплая.

Выпряжкин. Ухи-то небось как лед?

Гриша. Теперь ничего, согреваются.

Выпряжкин. Ухи — главный орган человека.

Ажинов. Это почему же?

Выпряжкин. А чем бы меня слушали без них? Был у меня случай. Пошел я на охоту, в Карпатах мы стояли... На кабанов. Вот так же рассвет студеный. Лежу я в кустарнике таком, среди буков... Дерево там такое существует, в Карпатах... Вздремнул, конечно, малость. Притомился с устатку. Очнулся, гляжу — рассвет. А так вот полянка передо мной малая, гляжу — по ту сторону полянки над травой ухи подымаются. Я протер глаза, — кабан, соображаю... Винтовочку потянул к плечу, как ахнул! Гляжу — ухи в траве скрылись... И тишина, ажник в ушах звенит... Думаю — залег, подлец... Они хитрые, кабаны... Поднимется, думаю, от я его вторым разом и свалю, ежели не добил. Иду к нему... И вдруг слышу: «Ах ты, дурья твоя башка, ты что по живому человеку палишь?» И всякие там другие слова. Гляжу — кум поднимается. Кум Пахом, мы с ним в одной сотне служили...

Гриша. Убить же могли!

Егоров. Охотничьи байки, Гриша, не слушай.

Выпряжкин (недовольно). Байки, байки... А не известно вам, как я одним выстрелом гуся и зайца убил?

Гриша. Одним?

Ольховатов. Он тебе одним выстрелом слона и каркодила ухлопает.

Выпряжкин. А что, нет? Ты, Гришатка, их не слушай, они тебе недоверие к охотникам прививают.

Ольховатов. Валяй, валяй, пока кряквы не полетели...

Выпряжкин. Пошел я в одночасье на гусей... Прямо скажу — не удалась охота. Бывают, Гриша, и такие положения, что идешь до дому с пустой сумкой... Привыкай... Привыкай, но не теряйся... Так вот, иду... Гляжу — гусь летит. Один летит, печальный такой... Думаю: стрелять его или пусть летит? А он летит... Думаю: чего ж он печалится? Поднял свое ружье, как ахну, — аж перья в сторону полетели! Летит мой гусь камнем к земле. А тут заяц бежал, горемыка серый. Гусь как даст по ём и убил зайца на месте.

Все смеются.

Вот, Гришатка, у охотника хороший выстрел никогда не пропадает.

Ольховатов. Я ж сказал, он слона и каркодила разом ухлопает.

Глухо звучат два выстрела. Все прислушиваются. В воздухе слышны далекие крики утиной стаи.

Ажинов. Пора, казаки... А то и охоту пропустим.

Все поднимаются, берут ружья.

Егоров (Ольховатову). Со мной пойдешь, Гордей Наумович?

Ольховатов. А что, и пойду... Докажу вам, как старые казаки по кряквам стреляют.

Егоров и Ольховатов уходят.

Гриша. А я, Андрей Тимофеевич, с вами останусь. Можно?

Ажинов. Можно и со мной.

Кавалеров. А мне как, Андрей Тимофеевич?

Ажинов. Вы нашли себе место?

Кавалеров. Нашел.

Ажинов. Ну, идите.

Кавалеров уходит.

Гриша. Мне бы ружье, Андрей Тимофеевич.

Ажинов. На тебе и ружье. Только смотри, — как над тобой утки появятся, стреляй сначала с одного ствола, а через секунду с другого.

Гриша. Ладно. А вы?

Ажинов. А я себе ружье из машины принесу.

Гриша. Так я схожу.