Комбинация (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Царь взял его в руки.

Повертел.

Это был достаточно короткий тесак с прямым клинком, имеющим с одной стороны лезвие, а с другой — насечки для пилы о двадцати четырех зубьях. Эфес максимально простой и прочный без развитой гарды.

Взмахнул пару раз.

— Мда… — констатировал он. — Не шпага. Дрянь, если так подумать.

— А шпаги оставить офицерам. Пусть это будет признаком их особого положения.

— А это что за тряпка?

— Плащ-палатка. Андрей — покажи.

И тот быстро накинул ее на себя в качестве плаща.

Царь ее осмотрел.

А потом ребята быстро поставили палатку из парочки таких. С помощью двух кольев и бечевок.

— Это на двоих. Каждый боец несет свою часть. Скручивает валиком да вокруг ранца укладывает. Если надо — можно продлить на четверых или шестерых. Больше не стоит. Видишь какая хлипкая? Колышки либо в обозе, либо на месте рубят. По ситуации.

— А чем это она промазана?

— Вулканизированным каучуком, — ответил царевич. — Отчего не промокает и гибкая.

— Чем?

— Есть такая штука в испанских да португальских колониях. Сок одного дерева, что упругий, когда застывает да на жаре оплывает. Если его определенным образом обработать — он становиться более надежным и держит солнечный жар. Но о том — не болтай. То секрет. Я выдумал тот способ. С него и кроме палаток пользы можно много получить, тех же сапог непромокаемых. А потому и денег.

— Ну и накрутил ты… — покачал головой Петр.

— Накрутил. Да. Но все можно пощупать и проверить — толково али нет. Не успел только походную кухню изготовить. Но через неделю ее обещали доделать. И ее можно будет опробовать, проведя опыты.

Царь снова сокрушенно покачал головой.

— Я не требую, чтобы это все непременно взяли на вооружение и стали употреблять повсеместно. Нет. Это, как бы сказать, моя часть бесед для мундирной комиссии. Чтобы не болтать пустого, тем более, что меня не сильно то и слушают. А так… не понравится, ну черт с ним. Другим займусь.

— Вот прям так?

— Отец, — серьезно произнес Алексей. — Царь ты. И только тебе решать — правильно сие или нет. Нужно или пустое. Я лишь в праве предлагать и объяснять резоны. Не навязывать, а предлагать. Вот это если сделать — получится вот так. А вот этак — значит иначе. Не более.

— Хм… — усмехнулся Петр.

Он прекрасно понимал, что слова словами, но сынок явно пытается им манипулировать. Ведь что, против его подхода те слова в комиссии? Царь и сам видел, как та комиссия скатилась в обычную говорильню. И что конца-края беседам не было видно. А тут — пусть спорный, но вполне гармоничный комплект.

И не просто из мундира, а всего — от портянок до походной кухни. Причем каждый элемент был объяснен и выступал взаимным дополнением к иным. Словно не выдумал он это все, а подсмотрел где. Только где?

Так-то он мог бы и уступить сыну. В конце концов, ничего явно дурного в его предложении не было. Скорее наоборот. Во всяком случае, касательного легкого мундира. Но его пугала эта продуманность. Его вообще пугал сын… и он не хотел идти у него на поводу. Потому как чувствовал — тот словно серая тень становится у него за спиной, направляя дела. Словно бы регент… И делает это не в лоб, как некогда Софья, а разговорами… уговорами… лукавством… А кого звали Лукавым он знал отлично. И откровенно робел. Словно бы на деле столкнулся с чем-то по-настоящему потусторонним. И не на словах, которыми любят стращать, рассказывая иной раз байки, а в жизни…

Глава 7

1699 год, июнь, 25. Москва

Петр зашел в просторное помещение и устало осел на большой массивный стул. Нашел взглядом патриарха. И указал ему жестом присаживаться рядом.

— Не поздороваешься даже? — поинтересовался Адриан.

— Здравствуй старче, — произнес царь, сделав юродский жест, изображающий пародию на заламывание шапки и поясной поклон.

— И тебе здравствовать государь, — ответил патриарх степенно. — Что привело тебя ко мне?

— Мне нужны ответы. Ты нашел их? Те, о которых я спрашивал полгода назад? Зимой.

Адриан с трудом сдержал усмешку.

Всю первую половину года гремели Всешутейшие, всепьянейшие и сумасброднейшие соборы. Проводимые на святцы, в начале Великого поста и в Вербное воскресенье. То есть, пьянки да гулянки, организованные царем в качестве пародии на церковные обряды. В целом. Высмеивая и католические, и православные структуры. Потехи, сильно раздражающие духовенство и консервативно настроенную аристократию.

И патриарха тоже.

Нет, Петр не был атеистом или носителем научной картины мира. В те годы даже самые просвещенные люди оставались еще весьма верующими. Да, возможно придерживаясь каких-то ересей или маргинальных течений. Но Бога не отрицающие и не пытающиеся с ним бороться. Даже волна секуляризма второй половины XVIII века проходила в формате антиклерикализма. По протестантской модели. Или через религиозное замещение каким-нибудь оккультизмом. Царь был таким же сыном своей среды обитания и эпохи, как и иные. Разве что воспитывался под сильнейшим влиянием протестантской среды Немецкой слободы. Оставаясь, в прочем, христианином, пусть и под лютеранским «соусом».

Более того, если взглянуть на церковные дела Петра с высоты времени, то он ничуть не стремился уничтожить православие. Обновить, модернизировать, изменить в силу своего понимания. Да, безусловно. Избавиться от тяжеловесного и архаичного византийского наследия? Без сомнений. Ибо он видел во всем этом препятствие на пути развитие державы. Но не более.

Кроме того, несмотря на свои выходки, Петр продолжал посещать службы и поддерживал строительство церквей. Даже ввел в России новый архитектурный стиля для этого направления. Да и вообще, закладывая сердце Санкт-Петербурга — Петропавловскую крепость, он поставил там собор сразу с ее основанием. А чуть позже, как появились возможности, начав его перестройку в камне. И это, не говоря о том, что его время от времени сподвижниками оказывались церковные иерархи…

Адриан не мог посмотреть на Петра с высоты веков. Но он об этой его двойственности хорошо знал. Не понаслышке. Поэтому патриарх смотрел на все эти забавы Петра Алексеевича как на выходки в духе Ивана Грозного. Этакие провокации в формате юродства.

Что, впрочем, это понимание никак не могло убрать раздражения.

— Что молчишь? — спросил Петр, которому эта затянувшаяся пауза не нравилась. — Нечего сказать?

— Святой церкви известно, что довольно редко, но случается, когда Всевышний дарует человеку какие-то знания. Откровения. Полагаю, ты слушал о таких чудесах.

— Слышал. — кивнул царь. — Но ведь не духовные же откровения ему ниспосланы.

— Бывало, что и знанием языка Он награждает. И еще чем. Если в том была великая нужда для общины.

— Но он же стал другим человеком! — воскликнул царь и в сердцах ударил по столу.

— А вот иной раз про кого-то молва, что мол светлая его голова. Осветляют голову то года, — улыбнулся Адриан. — Ну а с годами все длинней борода.

Петр скривился.

— Причем тут борода?

— Человеку, чтобы чему-то обучиться надобно время. Так ведь?

— Так.

— Я с самого того случая наблюдаю за твоим сыном. И признаться, это было непросто. Приставил людей за ним поглядывать. А он на них Ромодановского натравил. Распознал. Быстро так. Ну да не ими одними.

— Говори яснее.

— Алексей иной раз ведет себя как старик, которому нужно притворятся ребенком.

— Притворятся… — фыркнул Петр. — Он даже не пытается.

— Пытается. Поверь — пытается. Просто натуру не изменишь.

— И что? К чему ты клонишь?

— Великие знания — великие печали. — пожал плечами патриарх. — Знания прибавляются с годами и жизненным опытом. Оттого Алексей умом и походит на старика, заключенного в теле ребенка.

— И? Я просил от тебя понятного объяснения. О том, что он умом не ребенок мне и так ведомо. Отчего это приключилось и зачем?