Падение Келвина Уокера - Аласдэр Грэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он хочет сделать нам приятное.
— Что тут приятного — превращать комнату в бардак? Пусть кому-нибудь еще делает приятное.
— Мне тоже не нравится.
— Ну и скажи, чтоб выметался вместе со своим барахлом.
— Сам скажи.
Сняв с мольберта наполовину оконченное полотно, Джек пнул его, пропоров насквозь, и швырнул в угол комнаты, попав аккурат в сушилку с набором кофейных чашек, расписанных цветочками. И вышел, грохнув дверью.
Келвин пришел днем и застал Джил растянувшейся с книгой на новом пушистом коврике перед новым электрокамином с как бы тлеющими полешками. На ней была очень короткая юбочка. Она сказала:
— Привет! Тебя уволили?
— У меня свободный день, потому что сегодня я работаю вечером. Сегодня у меня первое серьезное интервью.
— С кем эго?
— С Диланом Джонсом.
— Смотри, как тебя выдвигают, — сказала Джил, снова утыкаясь в книгу.
— Можно бы чуть больше за меня порадоваться, — сказал Келвин, — и можно бы не валяться на полу в такой юбчонке.
— Буду валяться где захочу и в чем пожелаю.
Келвин подошел к ней, опустился на колени, взял ее руку и прижал к своей груди.
— Ты ничего не чувствуешь? — сказал он.
— Ничего.
— Забавно. А у меня такое чувство, что сердце просто грохочет.
— Так это же твое сердце.
Келвин хмуро прошелся по комнате. Джил сказала:
— А ты честный, Келвин?
Он побледнел, у него отпала челюсть, на лице выразилось смятение. Он даже стал слегка заикаться:
— Что т-ты имеешь в виду? Честный — в к-каком отношении?
— Ну, не знаю… в своем отношении к жизни, наверно.
Он облегченно улыбнулся и сказал:
— Не стану утверждать, будто ни разу не покривил душой, но в серьезных вопросах жизни, мне кажется, я честнее очень многих.
— Тогда почему ты не снимешь себе комнату?
— А за эту кто будет платить?
— Я. Завтра я иду работать официанткой. Вполне для меня работа, я уже пробовала.
— Какое там жалованье?
— Пять фунтов в неделю плюс чаевые.
— С этих денег, — бросил он ей презрительно, — ты не сможешь платить за квартиру.
— Смогу! А не смогу — плевать! Только мы не можем так больше жить. Как будто до тебя мы никогда не платили за квартиру! Джек получал пособие, продавал какую-нибудь картину, отец ему подбрасывал. Если нас гнали с квартиры, мы отсиживались у друзей, пока не подыскивали себе что-нибудь. Крутились. А как же иначе? Ни от кого не зависели. А сейчас от тебя зависим.
— Я не против! — горячо сказал Келвин.
— Зато я против. И Джек против.
— Он не говорил, чтобы я съезжал.
— И не скажет, потому что должен тебе квартплату за месяц.
Келвин прошел к раковине, посмотрел на искореженную картину и побитые чашки, повернулся и заговорил жестко и отчаянно:
— Причина, почему я не хочу переезжать, в том, что я не хочу тебя оставить. Если Джек скажет, чтобы я съезжал, я отвечу отказом. Если он меня выставит, я попрошу миссис Хендон сдать мне комнату в этом же доме. Если вы сами переедете, я найму детективов, узнаю, где вы живете, и поселюсь рядом. Понятно тебе это?
— Но я не люблю тебя, Келвин.
Он быстро подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза.
— Откуда ты можешь это знать? Не можешь ты этого знать. И не знаешь. Как ты можешь думать, что не любишь меня, если все мое существо поглощено тобой, все отдано тебе? (Он взял ее руки в свои.) Не спорь, Джил, просто слушай, что я говорю, и даже не слова слушай, а их звучание. Если я кажусь тебе нечестным, то это лгут слова, а не чувства, поэтому слушай музыку слов, не вникай в смысл. Пусть мой голос станет тем током, который перельет полноту моего сердца в твое, заставляя его биться в лад с моим.
Его голос налился ласковой теплотой и силой. Она заглянула ему в глаза и еле слышно сказала:
— Перестань.
— Откуда твоя уверенность, что ты меня не любишь? В нашем большом и странном мире уверенность нелегко дается. Ведь хочу же я оставить тебя в покое, а не могу, и в этом твоя вина. Если бы ты не удерживала меня, я бы ушел сразу, но ты держишь меня при себе, потому что я тебе нужен. Ты прекрасно это знаешь.
Джил оторопело замотала головой. Он мягко продолжал:
— Да-да, держишь. И сама это понимаешь. А вот зачем ты меня держишь?
— Я… по-моему, я не… — потом, стряхнув одурь, она вскочила на ноги со словами: — Ради бога, Келвин, прекрати!
Обхватив голову руками, он сраженно повалился на пол.
Джил взяла с каминной полки щетку и стала усердно расчесывать волосы, говоря при этом:
— Ни к чему это, Келвин. Ты здесь потому, что сам этого хочешь. И ничего другого не пытайся мне внушить.
— Я уйду, когда ты захочешь.
Она увидела, как по щеке у него ползет слеза. Бросив щетку, она села на диван и, открыв рот, почти жалостливо уставилась на него.
— Плачешь? — сказала она. Он улыбнулся и кивнул головой. — Действительно. Только почему-то одним глазом. Странно.
— Надоели мне мои странности, — сказал он без обиды.
— Не грусти зря, Келвин. Нам ничто не мешает видеться. И раз ты знаешь теперь цены, ты всегда можешь накормить меня обедом, какой тебе по карману.
— Конечно.
— В конце концов, я просто оказалась первой, с кем ты заговорил в Лондоне. На своем телевидении у тебя отбою не будет от роскошных красоток.
Он сухо сказал:
— Пожалуйста, не трудись утешать меня. Не надо мне милостыни.
Она еще суше сказала:
— Извини.
— Когда мне съезжать?
Она положила руку ему на плечо:
— Никакой срочности нет, Келвин. Сначала подыщи себе что-нибудь приличное, чтобы у тебя все было.
— Спасибо.
Они искоса, смущенно переглядывались, когда вернулся Джек.
— Развлекаетесь? — сказал он.
— Я пытался убедить Джил уйти от тебя, — сказал Келвин.
— Успешно?
— Нет.
— Печально.
Келвин поднялся и сказал:
— Пожалуй, я пойду. У меня сегодня интервью с премьер-министром, и не годиться опаздывать на репетицию.
— Неужели эти восхитительно непринужденные интервью репетируются?
— Не совсем так, потому что во время самого интервью я обязательно задам несколько неожиданных вопросов. Просто людям нужно привыкнуть к студийной обстановке и начать думать в нужном направлении.
Джек язвительно сказал:
— Кто-кто, а ты, конечно, мастер заставить людей думать в нужном направлении.
Келвин был польщен и растроган. Он сказал:
— Совершенно верно! Ты, значит, меня видел?
Джек подошел к мольберту, закрепил на нем грунтованный картон и стал смешивать на палитре краски. Джил уткнулась в книгу. Келвин прошел к двери и сказал:
— Ну, всего хорошего!
— До свиданья, Келвин, — тепло сказала Джил. Джек ничего не сказал. Келвин вышел.
После этого еще десять минут Джил смотрела в книгу, а Джек на свой картон. Осторожно положив мазок, он перед следующим сказал:
— Я рад, что тетушка Келвин не забыла сегодня прибрать в комнате. Я боялся, что со своих телевизионных высот она уже не опустится до этого.
— Это я убралась.
— Зачем?
— Я вдруг поняла, что грязь и беспорядок мне нравятся меньше, чем ты этого хочешь. Ты возражаешь?
— Ничуть! Если тебе нравится убираться — пожалуйста. Я не враг самовыражения. — Он смочил тряпку скипидаром и яростно смыл написанное, говоря: — Дерзай без страха, свободно, раскованно! — Схватив вазу с подвянувшими цветами, он поднес ее к носу, понюхал и сказал: — Не хочу быть привередливым, но вода пованивает.
Еще через десять минут она сказала:
— Сколько у нас осталось?
— Двенадцать шиллингов — примерно.
— Маловато, правда?
Джек схватил тряпку и с прежней яростью смыл уже написанное.
— Чего ты от меня хочешь? — сказал он. — Чтоб я пошел кондуктором автобуса? И раз об этом речь, почему ты не идешь работать?
— С завтрашнего дня я работаю официанткой в «Веселом гусаре».
— Прекрасно! Прекрасно! Из-за чего тогда шум?
Джил перевернула страницу и сказала:
— Никакого шума я не устраиваю. Все превосходно. Келвин перестанет за тебя платить, зато я начну, так что все превосходно.
Джек сжал кулаки и, тихо закипая, сказал:
— Черт, наклевывается хороший вечерок. Прямо-таки замечательно он начинается.
— А чем плохо?
Завоевание Лондона
Основателем тележурнала «На острие Власти» был либеральный член правления Би-би-си, которому его подчиненные дали прозвище «Общее Мнение». Свой тележурнал он рассматривал как государственную службу. «Армия призвана защищать нас от иноземного вторжения, — говорил он. — „На острие Власти“ призван освещать политическую ситуацию в стране. Ни в первом случае, ни во втором развлекательность не должна быть главной задачей — для этого есть масса других учреждений».