Беспокойство - Николай Камбулов

— Отто! Эльза!..

Открылось оконце, показалось лицо Отто.

— Ауфвидерзеен!

И автобус тронулся, покатил прочь, набирая скорость.

О, нет, это не та Германия, не та! Опять эти мысли… накатываются и накатываются. Он сделал усилие избавиться от них. Начал рассматривать следы прошедшей демонстрации — перевернутые автобусы, разбитые киоски «Кока-кола», валявшиеся на мостовой транспаранты, булыжники. Улица была оцеплена полицейскими. Ему пришлось свернуть в узенький переулок и сделать крюк, чтобы вновь попасть на улицу, ведущую к гостинице. Зажглись фонари, и он увидел свою тень на тротуаре, собственную коротышку. «Нет, Стени, это не та Германия, не та. И видимо, прежний фокус не повторится. И зря мы тут копошимся, Стени… Отто, Адем, Эльза — совершенно другие немцы. Они нас не понимают. Слышишь, Стени, не понимают. Смотрят, как на поднявшихся из могил… Мы трупы, Стени, и мы не сможем возродить Германию в прежнем ее виде, какой она была при фюрере…»

Венке вдруг почувствовал страшную усталость. Войдя в номер, он сразу повалился на кровать, даже не посмотрел, на месте ли Шредер. С полчаса лежал он в состоянии совершенной отрешенности: не хотел ни о чем думать.

В смежной комнате, вход в которую был задернут легкой портьерой, скрипнули половицы, заскрежетали кольца портьеры. Лениво шевельнулось в мозгу: «Это Шредер. Чего ему еще надо от меня?» И снова пустота, отсутствие всяких ощущений, желаний. Голос Шредера прозвучал как выстрел:

— Венке! Что там, в городе, творится? Ты видел?

— Американцам морды били, — отозвался он грубо, не поднимая головы. — С умением и приличностью лупили…

Шредер понял: Венке чем-то расстроен, конечно, не демонстрацией, о которой он уже знает. Он прошел в глубь своей комнаты, переждал там, когда Венке сам заговорит:

— Шредер, я только что видел земляков.

— Это еще что за принцы? — охотно отозвался Шредер, сидя в кресле.

— Туристы из Германии.

— Они узнали тебя? — В голосе Шредера не прозвучало тревоги, и Венке почему-то удивился этому.

— Они не могли меня узнать, слишком молоды. Они из ГДР! — Он наконец поднялся. — Ты понимаешь, что нет той Германии, которую мы придумали здесь, на чужбине, в утешение себе. И Стенбек, и я, и ты.

— О-о! Великолепно! Высказывайся, я слушаю.

— Я все сказал…

— Нет, не все!

Венке всегда опасался необузданной подозрительности Шредера, в приливе ее он может черт знает что натворить. Заискивающим тоном вымолвил:

— Ты же немец, разве тебя не волнует судьба родины, ее будущее, ее величие?! — Венке про себя даже удивился тому, что он, оказывается, может так красиво говорить, мечтать и думать. — Помнишь, как-то Стенбек сказал: «Ассистент может стать профессором». Разве ты об этом не мечтаешь?

— Я думаю только о своем деле, о работе, — на редкость спокойно ответил Шредер. — Между прочим, Венке, могу тебе сообщить радостную весть. Виктор проживает в семье Николая Михайловича Шумилова. Для нас приготовлен довольно солидный гонорар. Ты получишь свою долю, я свою…

— А потом?

— Видимо, последуют новые задания…

— И так всю жизнь? Мытарства на чужбине… И ожидание расплаты…

Шредер вдруг надвинулся на него:

— Я всегда подозревал! Ты кому служишь?

В дверь постучали.

— Да, — сказал Шредер.

Коридорный принес им вечернюю газету. Когда коридорный вышел, прикрыв за собой дверь, Шредер оттаял. Венке заметил это по его лицу: исчезли желваки, краснота и бугры опали. Шредер взял газету и, сев в кресло, углубился в нее. Венке не сводил с него глаз, мучительно думал, как же ему поступить, чтобы вырваться из этой страшной кутерьмы. Вдруг он заметил, что Шредер улыбнулся, улыбнулся не деланной улыбкой, а как бы всем своим существом — так улыбаются больные тяжелым недугом люди, когда авторитетный врач говорит: «Все, кризис прошел, милейший, вы будете долго-долго жить».

— Венке, ты сейчас пойдешь к нему и приведешь его сюда. Немедленно, сию минуту. Ты знаешь, где он находится. Знаешь! Назови мне адрес. Сейчас же.

— Кого?

— Посмотри. — Шредер, не выпуская из рук газеты, показал на снимок. Нет, этого Венке не ожидал: на фотографии он был изображен рядом с русским Мери. И заголовок: «Кто подстрекает наших граждан на беспорядки».

Ари варил похлебку в таганке и все поглядывал на Сергея. Ох, этот Ари, он, по-видимому, не поверил в версию, придуманную Сергеем. «Жулик, вор… И как это мне пришло в голову такое?» — досадовал на себя Сергей. Теперь, после демонстрации и особенно после встречи с Венке, он полагал, что мальчишка немедленно проявит к нему настороженность и может заявить о нем властям. Но опасения оказались напрасными. Ари даже и не поинтересовался, откуда этот человек, Венке, знает Сергея. И вдруг, когда они принялись за похлебку, Ари, улыбаясь, сказал:

— Русийя?.. Москва?

Сергей чуть не уронил ложку. Ари засмеялся:

— Русийя, Русийя. — Он радовался, а Сергей не знал, что ответить. — Ти сапсем не жульик, ти сапсем хорьёший. Полицейски камнем попаль. Ха-ха-ха… Хорьёший. — Ари подвинулся ближе к Сергею. — Льенин, а? Рассказывай, рассказывай о Русийя. — И, видя, что Сергей молчит, насупился, в глазах у него потемнело. — Бежаль из Русийя! Сапсем плохой. Ти не бежаль? Скажи не…

— Нет…

— Рассказывай Русийя. — Глаза его вновь обрели прежнюю прелесть. Он ожидал.

…И опять эта мельница на бугре пластается на синем небосклоне машущей матрешкой. Зовет Сережу к себе. Один раз он все же осмелился. Тихой ранью сполз с кровати, схватил штанишки и рубашонку и был таков… Ветряк как ветряк, только очень высокий, казалось, в небо упирается. Было очень тихо, безветренно. Скрещенные лапы, обмотанные брезентом, неподвижны. Поманило к себе небольшое окошко, прилепившееся под самой крышей. Он вошел внутрь: лестница вела наверх, побежал по ней быстро — боялся, чтобы кто-нибудь не заметил и не остановил. Через квадратный проем шмыгнул на чердак. Осмотрелся вокруг: ах, вот оно какое окошко! Внизу маленькое, а тут во весь его рост.

Вдали, километрах в пяти, увидел большущий город, улицы, железную дорогу — две тонюсенькие ниточки, еще что-то удивительное, но непонятное для него. Дымили трубы заводов, и доносился гул. Может быть, он и не слышал этого гула, но вообразил его, представил по рассказам отца и прочитанным книжкам.

«Строится город Минск. Расстраивается и становится все более шумным». Это мама говорила, она не раз бывала в столице Белоруссии. Это же Минск! Минск! Ага, Анюта, я видел Минск! Хотя это был не Минск, но он кричал от радости и не услышал, как поднялся на чердак папа. Схватил его, прижал к груди и, хохоча и целуя, говорил: «Разбойник, разбойник, я же за тобой следом шел, думал, куда тебя фантазия понесет?»

Россия! Конечно, о ней знает весь мир. Но, алмэк Ари, я плохо знаю ее… Клац-клац… «Мери, плетка драть буду». Вот об этом могу рассказать. И о церквушке, и о капеллане, по-нашему, попе, и о Стенбеке с его вечным словом «аминь», и о его умении внезапно превращаться в грубого, неотесанного жандарма.

— Говорьи, русийя… Льенин. Совьэтин…

Ари разочарованно махнул рукой, поскреб в таганке и прилег на низкий топчан, покрытый истертой овечьей шкурой. Он был одет в замусоленную, рваную одежду.

— Ари, ты можешь сейчас сходить в магазин?

Ари ответил, что это ему ничего не стоит, но с условием: алмэк Серга потом расскажет ему о Ленине.

— Вот деньги, купи себе новую одежду: сорочку, брюки, тюбетейку и сандали. Бери.

Ари отрицательно покачал головой.

— Бери. Ведь я твой алмэк.

— Ти алмэк, моя брат?

— Да. Аллах видит.

Ари хитровато ухмыльнулся:

— Аллах?

— Бог, говорю, видит.

Ари рассмеялся, но деньги взял. Сергей еще не успел помыть посуду и убрать в помещении, как возвратился Ари. Он тут же переоделся во все новое. Пофасонил, восторженно произнося:

— Красятья! Порьядок!.. Вот твой доля, — подал он оставшиеся от покупок деньги.

— Зачем, у меня есть. Это твои.

Ари поколебался:

— Слушай, мой брат бедная, если ты позвольйт, отошлю ему.

— Посылай.

Он завернул деньги в тряпицу, спрятал за пазухой.

— Теперь Льенин рассказывай, Русийя рассказывай.

Они сели на топчан рядышком. От Ари исходило тепло, лицо его светилось, и был он весь внимание — так хотелось ему послушать рассказ о человеке, о котором он немного слышал от своего старшего брата.

— Моя старшая брат книжки может читать, — похвалился он и поторопил Сергея: — Ну, скажьи, скажьи… Льенина видел?

— Нет, Ари.

— Ти Льенина не видел?

— Он умер… давно, давно.

— Как умьер! Ти ошибаешься. — Он вскочил и прижался к двери. — Ни, ни! — В глазах его появился страх и смятение, а тонкие губы чуть подрагивали. — Нет, нет! Он жив. Моя старшая брат говорил: жив!