Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник) - Станислав Лем

Я молчал.

– Станция, – сказал он тихо. – Тогда будет станция Солярис.

– Но… что же это может быть? – спросил я нерешительно. – Ведь ни ты, ни Сарториус не преступники…

– Но ты же психолог, Кельвин! – прервал он нетерпеливо. – У кого не было когда-нибудь такого сна? Бреда? Подумай о… о фетишисте, который влюбился, ну, скажем, в грязный лоскут; который, рискуя шкурой, добывает мольбами и угрозами этот свой драгоценный омерзительный лоскут… Это, должно быть, забавно, а? Который одновременно стыдится предмета своего вожделения, и сходит по нему с ума, и готов отдать за него жизнь, поднявшись, быть может, до чувств Ромео к Джульетте. Такое бывает. Известно ведь, что существуют поступки… ситуации… такие, что никто не отважится их реализовать вне своего воображения… в какой-то один момент ошеломления, упадка, сумасшествия, называй это как хочешь. После чего слово становится делом. Это все.

– Это… все, – повторил я бессмысленно, деревянным голосом. В голове у меня шумело. – Но станция? При чем здесь станция?

– Ты что, притворяешься? – буркнул Снаут. Он смотрел на меня испытующе. – Ведь я все время говорю о Солярисе, только о Солярисе и ни о чем ином. Не моя вина, если это так сильно отличается от того, чего ты ожидал. Впрочем, ты пережил достаточно, чтобы по крайней мере выслушать меня до конца. Мы отправляемся в космос, приготовленные ко всему, то есть к одиночеству, борьбе, страданиям и смерти. Из скромности мы не говорим этого вслух, но думаем про себя, что мы великолепны. А на самом деле, на самом деле это не все, и наша готовность оказывается лишь позой. Мы вовсе не хотим завоевывать космос, хотим только расширить Землю до его границ. Одни планеты пустынны, как Сахара, другие покрыты льдом, как полюс, или жарки, как бразильские джунгли. Мы гуманны, благородны, мы не желаем покорять другие расы, стремимся только передать им наши ценности и взамен принять их наследие. Мы считаем себя рыцарями святого Контакта. Это вторая ложь. Не ищем никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Хватит с нас одного этого, и он нас угнетает. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого. Между тем по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся. А ведь мы принесли с Земли не только дистиллят добродетели, не только героический монумент Человека! Прилетели сюда такими, какие мы есть в действительности, и когда другая сторона показывает нам эту действительность – ту ее часть, которую мы замалчиваем, – не можем с этим примириться.

– Но что же это? – спросил я, терпеливо его выслушав.

– То, чего мы хотели: контакт с иной цивилизацией. Мы добились его, этого контакта. Увеличенная, как под микроскопом, наша собственная чудовищная безобразность. Наше шутовство и позор!!! – Его голос дрожал от ярости.

– Значит, ты считаешь, что это… океан? Что это он? Но зачем? Сейчас совсем не важен механизм, но для чего? Ты серьезно думаешь, что он хочет над нами позабавиться? Или наказать нас? Это ведь всего-навсего примитивная демонология. Планета, захваченная очень большим дьяволом, который для удовлетворения своего дьявольского чувства юмора подсовывает членам научной экспедиции любовниц. Ты ведь сам не веришь в этот законченный идиотизм.

– Этот дьявол вовсе не так глуп, – пробурчал он сквозь зубы.

Я изумленно посмотрел на него. Мне пришло в голову, что в конце концов его нервы могли не выдержать, даже если всего, что происходило на станции, нельзя было объяснить сумасшествием. «Реактивный психоз?..» – мелькнула у меня мысль, когда он начал почти беззвучно смеяться.

– Ставишь мне диагноз? Не торопись. По сути дела, у тебя это было в такой безобидной форме, что ты просто еще ничего не знаешь!

– Ага. Дьявол сжалился надо мной, – бросил я. Разговор начал мне надоедать.

– Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы я рассказал тебе, какие планы строят против нас икс биллионов частиц метаморфной плазмы? Может быть, никаких.

– Как это никаких? – спросил я, ошеломленный.

Снаут опять усмехнулся.

– Ты должен знать, что наука занимается только тем, как что-то делается, а не тем, почему это делается. Как? Ну, началось это через восемь или девять дней после того эксперимента с рентгеном. Может быть, океан ответил на излучение каким-либо другим излучением, может быть, прозондировал наши мозги и извлек из них какие-то изолированные островки психики.

– Островки психики?

Это меня заинтересовало.

– Ну да, процессы, оторванные от всех остальных, замкнутые на себя, подавленные, приглушенные, какие-то воспаленные очажки памяти. Он воспринял их как рецепт, как план какой-то конструкции… Ты ведь знаешь, насколько похожи друг на друга асимметричные кристаллы хромосом и тех нуклеиновых соединений цереброцидов, которые составляют основу процессов запоминания… Ведь наследственная плазма – плазма «запоминающая». Таким образом, океан извлек это из нас, зафиксировал, а потом… ты знаешь, что было потом. Но для чего это было сделано? Ба! Во всяком случае, не для того, чтобы нас уничтожить. Это он мог сделать гораздо проще. Вообще – при такой технологической свободе – он может, собственно говоря, все. Например, засылать к нам двойников.

– А! – воскликнул я. – Вот почему ты так испугался в первый вечер, когда я пришел!

– Да. Возможно. А откуда ты знаешь, что я и вправду тот добрый старый Хорек, который прилетел сюда два года назад?

Снаут начал тихо смеяться, как будто мое состояние доставило ему Бог знает какое удовольствие, но сразу же перестал.

– Нет, нет, – буркнул он. – И без того достаточно… Может, различий и больше, но я знаю только одно: нас с тобой можно убить.

– А их нет?

– Не советую тебе пробовать. Жуткое зрелище!

– Ничем?

– Не знаю. Во всяком случае, ни ядом, ни ножом, ни веревкой…

– Атомной пушкой?

– Ты бы попробовал?

– Не знаю. Если есть уверенность, что это не люди…

– А если в некотором смысле да? Субъективно они люди. Они совершенно не отдают себе отчета в своем… происхождении. Ты, очевидно, это заметил?

– Да. Ну и… как это происходит?

– Регенерируют с необыкновенной скоростью. С невозможной скоростью, прямо на глазах, говорю тебе, и снова начинают поступать так… так…

– Как что?

– Как наше представление о них, те записи в памяти, по которым…

– Да. Это правда, – подтвердил я, не обращая внимания на то, что мазь стекает с моих обожженных щек и капает на руки. – А Гибарян знал?.. – спросил я быстро.

Он посмотрел на меня внимательно.

– Знал ли он то, что и мы?

– Да.

– Почти наверняка.

– Откуда ты знаешь, он что-нибудь говорил?

– Нет. Но я нашел у него одну книжку…

– «Малый Апокриф»?! – воскликнул я, вскакивая.

– Да. А откуда ты об этом можешь знать? – удивился он, с беспокойством впиваясь взглядом в мое лицо.

Я остановил его жестом.

– Спокойно. Видишь ведь, что я обожжен и совсем не регенерирую. Он оставил письмо для меня.

– Что ты говоришь? Письмо? Что в нем было?

– Немного. Собственно, не письмо, а записка. Библиографическая ссылка на Соляристическое приложение и на этот «Апокриф». Что это такое?

– Старое дело. Может, оно и имеет со всем этим что-то общее. Держи.

Он вынул из кармана переплетенный в кожу, вытертый на углах тонкий томик и подал мне.

– А Сарториус?.. – бросил я, пряча книжку.

– Что Сарториус? В подобной ситуации каждый держится как может. Он старается быть нормальным – у него это означает официальным.

– Ну знаешь!

– Это так. Я был с ним однажды в переплете… Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что на восьмерых у нас осталось пятьсот килограммов кислорода. И вот мы стали бросать повседневные дела, под конец все ходили бородатые, а он один брился, чистил ботинки… такой уж он человек. Естественно, то, что он сделает сейчас, будет притворством, комедией или преступлением.

– Преступлением?

– Хорошо, пусть не преступлением. Нужно придумать для этого какое-нибудь новое определение. Например, «реактивный развод». Лучше звучит?

– Ты чрезвычайно остроумен.

– А ты бы предпочел, чтобы я плакал? Предложи что-нибудь.

– А, оставь меня в покое.

– Нет, я говорю серьезно. Ты знаешь теперь примерно столько же, сколько и я. У тебя есть какой-то план?

– Да ты что?! Я представления не имею, как быть, когда… она снова появится. Должна явиться?

– Скорее всего да.

– Но как же они попадают внутрь? Ведь станция герметична. Может быть, панцирь…

– Панцирь в порядке. Понятия не имею как. Чаще всего мы видим гостей, когда просыпаемся, но спать-то хотя бы изредка надо.

Он встал. Я тоже.

– Послушай-ка, Снаут… Речь идет о ликвидации станции. И ты хочешь, чтобы инициатива исходила от меня?