Книга о Небе - Кодзиро Сэридзава

Чтобы попасть в мой дом, надо было сесть на электричку на станции Сибуя, доехать до Сангэндзяя, выйти на остановке Мисюку, затем пройти пешком в направлении синтоистского храма Мисюку примерно полтора километра. Уже то, что слабенький директор О. прибыл ко мне на спине редактора, заставило меня сразу согласиться взяться за трудное дело написания из номера в номер «Госпожи Вероучительницы», которую предполагалось публиковать с продолжениями в еженедельнике «Вестник Тэнри»…

Когда они собрались уходить, жена долго стояла на дороге в надежде, что мимо проедет хотя бы грузовик и подвезет их, но ни одной машины не было, и они ушли точно так же, как прибыли.

— На машине было бы удобнее… Но я никогда уже не смогу приобрести машину, — рассмеялся директор, а редактор, тоже со смехом, добавил:

— Я уже давно махнул рукой на машину. Это средство транспорта не для нас, японцев. — С этими словами он подставил спину директору. — Я безопаснее, чем автомобиль.

— В последнее время те, кто бывает в моем доме, кажется, забыли о том, что такое автомобиль. Как говорится, свои ноги надежней всего. — С этими словами я проводил их, и вот теперь, спустя почти полвека, я вдруг в одиночестве вспомнил об этом, и к мысли о том, каким бестолковым и смешным было наше поколение в возрасте пятидесяти лет, прибавилась грусть, и я громко запел:

Да, такое бывало, но я был спокоен,что никто об этом не знает. Однако сам я все знал.

Итак, сев за стол, я приготовился писать, но, возможно, оттого, что душа моя была неспокойна, кисть не двигалась.

С тех пор как Великая Природа ясно приказала мне: «Твоя миссия — писать», у меня почти не бывало такого, чтобы, сев за стол, я не мог писать.

Поэтому, устремив свой взор на небо за окном, я стал размышлять, что бы это могло значить, и, осознав, что мне просто не о чем писать, вдруг почувствовал приступ смеха.

В тот же момент меня вдруг словно окатили холодной водой:

— Для тебя не знать, о чем писать, означает не иметь цели в жизни. Ты уничтожил в себе все проявления самонадеянности, не говоря уж об эгоистических желаниях, и перестал ощущать свое «я» в результате упражнений, которые выполнял очень старательно, очень терпеливо. Это было хорошо, и Бог хвалит тебя за это. Однако послушай, если человек отказывается от себя, то по воле Неба он должен стать добрым и полным сострадания человеком, иначе это бесполезно… Итак, готовься, сейчас тебе даруют Небесную жизнь.

В тот же момент раздался грохот, и над моей головой как будто ударила молния, я пригнул голову к столу и на некоторое время, кажется, потерял сознание…

Сколько это продолжалось — не знаю, очнувшись, я решил, что в меня ударила молния, и не мог поднять головы. Полилась красивая музыка… Прекрасная мелодия, что-то похожее на никогда не слышанный квартет. Увлеченный, я заслушался и снова задремал… и проснулся, когда звучала Пятая симфония Бетховена.

— Ну кто же засыпает в полдень! — воскликнул я и сам над собой рассмеялся. Может, оттого, что я отрешился от себя, во мне ничто не откликалось на эту музыку. — Небесные жители! Смейтесь над лентяем, каким я стал… — воскликнул я громко…

Из северного окна кабинета виднелись зеленые верхушки густых деревьев, росших вокруг соседнего особняка, они медленно колыхались, как будто подернутые рябью, и словно что-то сообщали мне.

Я прислушался; деревья, едва колыхаясь, тихо хором исполняли какую-то мелодию. Небесную мелодию, с утра, не умолкая… Неожиданно для себя я встал и, пропев: «Благодарю» сложил вместе ладони и устремил взгляд на чудную зыбь деревьев…

— Слушай внимательно Небесную музыку. Если человек живет в Райском мире, он всегда может слышать Небесную музыку, более того, может испытать Небесное блаженство. Теперь все смогут жить так. Жизнь в радости — именно это.

— Спасибо, Жак! — воскликнул я и обернулся, но Жака не было. Я немного огорчился, но тут из-за красиво колышущихся верхушек деревьев, окружавших соседний особняк, до меня донесся тихий голос Жака:

— Кодзиро! Зыбь зеленых деревьев… Небо так доносит до тебя Небесную музыку. Слушай хорошенько. Потому что музыка — это язык Неба.

Я не мог оторвать взгляда от колышущихся деревьев, из-за них тихо слышалась музыка прекрасного оркестра, из моих глаз текли слезы, а ладони были молитвенно сложены.

— Как это прекрасно — при жизни испытать райское блаженство… Все мои друзья по Истинному миру радуются. Держись, пиши так, как велит тебе Великая Природа, о Небесной доброте и радости. — С этими словами Жак обнял меня, прекрасная Небесная музыка тихо звучала, как симфония. Тепло тела Жака как будто дало мне силу жизни, это было действительно прекрасно.

Глава шестая

Сейчас я, как и каждый год, провожу лето на нашей даче в Каруидзаве. Часто ко мне неожиданно заходят какие-то незнакомые мне люди, называющие себя моими читателями, и обязательно спрашивают:

— Когда вы построили эту дачу?

Однако этот домик, напоминающий горную хижину, строил не я, а, как это ни смешно, построили для меня и без моего ведома, посовещавшись между собой, три знаменитых в свое время в Японии человека, так что я даже совершенно не знал ни места, ни планировки этого дома.

Вот так.

Когда я, пройдя длительное лечение туберкулеза легких в горном санатории во Франции, получил разрешение вернуться к обычной жизни и мне было позволено, совершив сорокапятидневное путешествие на пароходе, вернуться на родину, единственным условием моего лечащего врача было:

— В течение ближайших десяти лет проводить лето в горах на высоте примерно тысяча метров над уровнем моря, вдали от моря.

Первое лето после моего возвращения на родину пришлось на 1930 год, и когда я размышлял над тем, где же мне найти место, отвечавшее этому условию, директор той средней школы, в которой я когда-то учился, пригласил меня в гости. Теперь он был директором седьмой средней школы в Токио, а летнее общежитие этой школы находилось на холме за горячими источниками Хосино. Сам директор тоже проводил там лето.

Этот директор школы, можно сказать, благодетель всей моей жизни.

Еще с тех пор, как я был учеником, он, узнав о моей бедности и сиротстве, обратил на меня внимание. А узнав, что я хочу продолжать учебу в Первом Токийском лицее, помог мне стать ассистентом учителя в начальной школе Нумадзу, для того «чтобы заработать денег на образование»… Обычно месячный оклад был девять иен, но он ласково сказал мне, что мне позволено получать десять иен.

Возможно, этот директор школы имел влияние в педагогических кругах Восточной части префектуры Сидзуока, а прежде всего в Нумадзу. Так или иначе, он добился для меня какой-то официальной командировки в столицу на три дня в июле, чтобы я мог сдавать вступительные экзамены в Первый лицей. Мало того, поскольку трехдневное пребывание в гостинице в Токио стоило очень дорого, он попросил своего родственника приютить меня.

Этот родственник был богатым человеком, имевшим великолепный особняк между Накано и Восточным Накано. Мне позволили переночевать там две ночи в крохотной боковой прихожей.

У этого человека были две хорошенькие дочери, они учились в старших классах городской начальной школы в Токио и ездили в школу на поезде от Восточного Накано до станции Отяномидзу, а от дома до станции Восточное Накано они доезжали на рикше.

Как-то старшая дочь Т. сказала, когда я был один:

— С.-сан, чем это так плохо пахнет?

Я втайне смутился. Когда я учился во втором классе средней школы, умерла моя добрая тетя, а меньше чем через год дядя второй раз женился на женщине с ребенком. Эта женщина относилась ко мне как к обузе и совсем не стирала мои вещи, поэтому я делал это сам, и, несомненно, от меня всегда пахло потом. Поступив в Первый лицей, я стал жить в общежитии и, не желая причинять беспокойства чужим людям, стеснялся лишний раз навещать этого богача, но когда я уезжал на родину, то, возвращаясь в Токио, иногда заходил к нему с каким-нибудь сообщением от директора С.

Когда я уже учился на втором курсе Первого лицея и Т. тоже стала студенткой, она как-то совершенно серьезно попросила у меня прошения:

— Однажды я ужасно обидела вас, но теперь-то понимаю, что то был запах общежития Первого лицея. Простите меня.

— Ах! — только и сказал я, не найдя других слов.

С тех пор я подружился с этой семьей, и сам хозяин и его супруга тоже были добры ко мне, всю мою жизнь они относились ко мне по-родственному и, мало того, заботились обо мне, став моими истинными благодетелями.

Итак, летом 1930 года, по совету директора школы С., я поехал на горячие источники Хосино.

В то время там была скромная деревенская гостиница в японском стиле. Редкие постояльцы не нарушали тишины. Хозяин гостиницы был сыном знаменитого шелковода из префектуры Гумма, он окончил там специальную школу, но захотел управлять этой гостиницей, которой его отец занимался только ради удовольствия. Он только что получил ее в управление, и здесь царила спокойная атмосфера.