Происшествие на Чумке - Валентина Иванникова

Он сам не очень верил в то, что старшина Мысов — враг. Но для того, чтобы доказать противное, следователь должен был точно, опираясь на факты, а не на предположения, объяснить: почему мотор нового самолета неожиданно отказал в воздухе?

И следователь искал факты. Его работа была похожа на труд таежного старателя: чтобы добыть хоть один полезный факт, необходимо было поднять и перемыть сотни пудов руды сложных человеческих взаимоотношений.

Подполковник Линев имел право задержать женщину, проживающую по чужим документам, и он задержал ее. Но от этого дело Елены Примак, как она назвала себя, не стало яснее.

Линев отлично понимал, что никакая она не Примак, точно так же как и не Могилевская. На допросе, моргая красивыми ресницами, время от времени пуская слезу, она повторила жалостную историю, на которую мог пойматься только тот, кого называют шляпой. «Несчастная она, одна, как перст, и чудачка», — вспоминал Линев разглагольствования Могилевского.

История, рассказанная Примак следователю, была в более убедительном варианте.

— Не говорите ему, — подразумевая Могилевского, восклицала задержанная. — Это убьет его. Девочка, его единственное дитя, умерла. А я, судите меня, я преступница, я получала его деньги по аттестату для того, чтобы жить.

Правдоподобно? Вполне. Как будто ему, Линеву, здесь и делать нечего.

Который по счету рассвет встречал у окна своего рабочего кабинета подполковник Линев, думая — в чем же тут загвоздка?

Подполковник отдернул штору. Из сияющей, искрящейся морозной дымки вставали знакомые здания. Москва! Родная, суровая военная Москва. Далеко отогнан враг, но висят в небе аэростаты воздушного заграждения, на дорогах, у застав — противотанковые рогатки, окна перекрещены бумажными наклейками. Из каждой квартиры кто-то — отец, муж, брат, сын — сражается на фронте.

Он, Владимир Линев, на фронте не был. Он не сбрасывал на врага бомбовый груз. Не давил его гусеницами. Не брал на мушку. Здесь, у окна, за письменным столом, над папками «Дело №», он принимает участие в Великой Отечественной войне, в справедливой освободительной войне против фашизма.

Подполковник отошел от окна, склонился над бумагами. Ничего интересного в квартире Могилевской не найдено. Только обрывок письма с подписью «Маша» остановил внимание Линева. «Надо задержанную спросить, кто такая Маша?» — решил тогда подполковник.

Если бы арестованная, назвавшаяся Еленой Примак, не боялась выдать себя, она грызла бы от злости собственные пальцы. Не суметь справиться с добросердечным, раскисшим от переживаний майором! Она же была готова к встрече и не с таким простаком.

Правда, ее подвели: уничтожили, но не бесследно Могилевскую — супруг нашел ее труп. Однако супруг-то этот таков, что бери его голыми руками: приехал, все рассказал. Чуть бы погуще сентиментальность, потрагичнее вздохи, покрупнее слезы, и он не ушел бы от нее. А то ушел и где-то так же, как у нее, все рассказал. И вот она арестована за проживание по чужим документам. Глупо! Глупо!

Велла Генц (это была она) не допускала мысли, что ее могут заподозрить в чем-либо еще. Целый год она отлично играла трудную роль. Вместе с массой эвакуированных она пробралась на Восток. Жила в Ташкенте. Заводила знакомства, присматривалась. Однажды явившемуся к ней, произнесшему условную фразу незнакомцу сообщила незначительные сведения: что вырабатывается и сколько рабочих — отдельно мужчин и женщин — на ближайших предприятиях. Получила новое задание. Надо было ехать на Урал, на моторостроительном заводе найти подходящего человека. Ни в коем случае самой.

Урал. Новое обличье. Найден нужный человек, его руками осуществлено вредительство. Вызов в Москву. Новые задания. И вдруг является этот идиот Могилевский — супруг, которому следовало быть убитым на фронте и уж во всяком случае не следовало находить свою убитую жену. Та должна была просто исчезнуть. Неаккуратный старый осел Закс!

Арестованная Примак-Могилевская беззвучно ругалась. Что там — ругалась! Она была готова от злости грызть собственные пальцы.

Перед подполковником Линевым одна трудность возникала за другой. На вопрос, есть ли у нее знакомая по имени Маша, Примак недоуменно пожала плечами: «не припомню».

Отказывается. Значит, надо непременно Машу разыскать.

«Могилевская» получала деньги по аттестату и писала письма «своему» супругу (каждый раз воспоминание о майоре Могилевском вызывало у Линева досаду — переписывался, растяпа, с чужим человеком, как с собственной женой), живя в Ташкенте, в маленьком городке на Урале, последние два месяца — в Москве.

Подполковник Линев отправил своих помощников в Ташкент и на Урал.

7. ОПЯТЬ ДЕТАЛЬ НОМЕР 0234

По сведениям синоптиков погода изо дня в день была нелетной. И правда: плотные сизые облака нависали над полями, дорогами, в лесу, казалось, задевали верхушки деревьев. Летать-то, конечно, летали и в непогодь, но как радовались ясному дню!

Капитан Осокин, хоть и просыпался до света, первым делом тянулся к окну. Ночевать приходилось все в хатах с палисадниками: рябина или акация обязательно росла у окна. Разберет Сергей в серых сумерках — мечутся по ветру полуголые ветви, — сразу насупится и закурит. Вообще-то капитан не курил, но папиросами обзаводился: для товарищей и для себя в горькую минуту. А тут папиросную коробку даже в чемодан на самое дно сунул — солнце вставало на чистом небе.

Капитан быстро оделся и вышел из дома. На улице обдало тем легким, бодрящим морозцем, которому и всегда-то радуешься, а после слякоти тем более. Сергей зашагал к штабу.

Как и во всех прифронтовых деревнях и селах, народ на улице зря не болтался. В глубине дворов, под деревьями, в укрытиях уже кипела напряженная жизнь, а на улице было пусто. Лишь с въезда к штабу шел какой-то незнакомый летчик. Лица его Сергей еще не мог разглядеть, но, по выработавшейся привычке схватывать частности и по ним определять целое, определил: в шинели, значит, не здешний, кто же из своих оденется в шинель? А что летчик — тоже нет сомнения: идет — ноги будто связанные, это от унтов.

Впрочем, мысль о незнакомце лишь мгновение занимала Сергея: голова была полна планами на предстоящий день.

Незнакомец тоже, видимо, был занят своими мыслями. У штаба, на глазах часового, он — младший лейтенант, не отдав чести капитану, хотел пройти в калитку прежде него. Сергей Осокин не был формалистом, но юнец вел себя нахально.

— Товарищ младший лейтенант!

Младший лейтенант опомнился, отступил на шаг, потянул руку к фуражке, потом вдруг улыбнулся, сорвал фуражку с головы: над бронзовым лицом по белому незагоревшему лбу змеился розовый шрам.

— Фесенко? Радист! — вскричал Сергей.

Они обнялись, отошли от калитки в сторону.

Перед капитаном Осокиным стоял его бывший стрелок-радист Петр Фесенко. Возмужал человек, стал офицером.

— Пилот или штурман? — спросил Сергей.

— По вашим стопам пошел, товарищ капитан!

Радостно возбужденный неожиданной встречей, сверкая в улыбке ровными зубами и до синевы ясными белками глаз, Петр рассказал, признался сразу же, что он всегда брал пример со своего первого командира — капитана Осокина. Сделать машину столь же послушной, как делал тот, летать самому, быть в ответе за технику и экипаж — добился он своего! После госпиталя — Петр потрогал шрам — учился, практиковался, получил назначение в часть.

— Моя работа впереди.

— У нас? Пойдем я тебя представлю начальству, — сказал Сергей и хотел было покровительственно обнять Петра за плечи, да почувствовал, что неудобно. Подрос молодец и в плечах раздался. И одет с иголочки. Капитан отметил ладно пригнанную шинель, новенькую фуражку и даже часы на руке с толстым, граненым, похожим на фонарь кабины, стеклом.

Осокин поймал себя на мысли, что он любуется Петей, как, скажем, старший брат, увидев после долгой разлуки прочно ставшего на ноги младшего братишку.

А что Петр Фесенко прочно стал на ноги, выяснилось в ближайшие, наполненные боевой страдой дни.

Младшего лейтенанта назначили в звено капитана Осокина.

Фесенко летал, бомбил отлично.

После одного вылета, когда пришлось «обрабатывать» ответственную и трудную — малую цель, Сергею невольно вспомнился последний вылет с Петром в качестве члена экипажа. Как тогда он, скоординировав стрельбу с маневром, ловко прошил гитлеровца пулеметной очередью, как стойко держался раненый!

Сегодня слаженность у звена была, словно у единого экипажа. Поражена точечная цель, заткнуты пасти, зениткам. Они над своей территорией, они возвращаются, чтобы взять новый запас бомб.

— Как живы? — спросил Осокин ведомых. Правый отозвался сразу — живем! Младший лейтенант Фесенко замешкался с ответом. Потом в шлемофоне раздался его тревожный голос: