Дальние снега - Борис Изюмский

— Будешь ждать ответа?

— Подожду, ваше сиятельство.

— Хорошо, ступай.

Тонким серебряным ножом Головин разрезал пакет и достал четвертной лист бумаги с водяными знаками. Интересно, что пишет этот хитрец?

«Сиятельный граф и любезный мой друг! Как вам должно быть небезызвестно, государственный преступник Меншиков за многие вины пред государем и отечеством чинов и званий лишен и ныне в ссылке обретается. Есть основание думать, что сей злодей и клятвопреступник вошел в сговор с врагами короны российской — шведскими сенаторами. Кому, как не вам, любезный друг, о том знать. А посему покорнейше прошу: ежели какие преступные сношения Меншикова известны вам, немедля о том Верховному тайному совету отпишите. Льщу себя надеждой, что вы в сей малой просьбе не откажете.

Остаюсь в протчем всегда вашим другом».

Николай Федорович аккуратно сложил письмо. Да, «в сей малой просьбе» Андрею Ивановичу не откажешь, тем более что исполнить ее не составит никакого труда. Хама и казнокрада Меншикова он, как и покойный отец, терпеть не мог, а Остерману обязан нынешним назначением. И знает вице-канцлера достаточно хорошо: не дай бог иметь такого человека, как милейший Андрей Иванович, среди своих врагов. Конечно, Остерман хочет этой «просьбой» связать его с собой одной веревочкой, разделить с ним ответственность за помыслы. Но этим же и на себя налагает определенные обязательства, о каких при случае можно напомнить. Поэтому колебаться с ответом резона нет, тем более что и новым правителям нужно показать преданность.

В том, что фактов, обвиняющих светлейшего в измене, он не найдет, Головин не сомневался. Но Верховный тайный совет поверит любому обвинению, захочет поверить. И надо, чтобы поверили все, кому о том будет объявлено. А это удастся, если отсутствие доказательств возместить подробными деталями «вин» светлейшего. Чем больше придуманных подробностей, тем легче верят даже искушённые.

Граф прошел в кабинет, положил перед собой лист бумаги и обмокнул перо. На мгновение холеная рука в перстнях замерла, глаза скользнули по книжным полкам, где рядом с книгами о послах, о строении комедии стояли конский лечебник и воинский устав голландской земли.

«Имею честь донести Верховному тайному совету, — легко заскользило перо, — что стало мне от надежного и верного приятеля, обретающегося при здешнем дворе, ведомо: бывший князь Меншиков вот уже три года в сношении с неприятелями российскими состоит. Когда делались представления от министров российских Швеции, чтобы та ганноверскому союзу, коий России враждебен, не приступала, то Меншиков сенатору шведскому Дибену писал, дабы опасений не имели, понеже он гарантирует, что со стороны российской ничего опасаться не надлежит, ибо власть в войске у него в руках содержится. За каковую услугу было ему, Меншикову, от короны шведской чрез сенатора Дибена пять тысяч червонцев плачено. А такожде Меншиков о прохождении дел секретных в Верховном тайном совете посла шведского в Санкт-Питербурхе барона Цедеркрейца неоднократно уведомлял, о чем тот в своих реляциях ко двору отписывал. И было за то Меншикову такожде плачено, а сколько — не ведаю…»

В Раненбург приказано было ехать многоопытному президенту Доимочной канцелярии, другу семьи Долгоруких, действительному статскому советнику Ивану Никифоровичу Плещееву для вручения Меншикову ста двадцати вопросных пунктов, отнятия его личных наград-кавалерий и описи тамошнего имущества.

…В последнюю четверть девятого утреннего часа захлебнулся бубенец у раненбургской крепости. Из крытого возка с крохотными слюдяными оконцами вышел в длинной медвежьей дохе Плещеев.

«Ванька прибыл, — глядя из верхнего окна, определил Меншиков, — не иначе, по мою душу. А сколько в приемной моей отирался…»

Почтительно согнув спину, придерживал дверцу возка капитан Мельгунов; замельтешил мелким бесом рядом с Плещеевым, сверкая звездочками шпор на сияющих ботфортах. Кавалерист убогий! Слуги вытащили из возка медные фляги с горячей водой — для обогрева в пути.

Когда приезжий сбросил доху, капитан одним взглядом вобрал все его регалии и немедля отметил, что статскому советнику лет пятьдесят, не больше, что не говорлив он, насуплен, но модник. Эвон какой на нем роскошный парик, присыпанный дорогой рисовой пудрой. Темные глаза статского советника круглые, нос вздернут, уши торчком, как у летучей мыши.

Оставшись в покоях, отведенных ему, действительный статский советник долго взад-вперед ходил по скрипучим половицам, будто чеканя шаг. Икры ног у него тонкие, словно перекручены.

Старинного знатного рода, Плещеев простить не мог унизительных ожиданий в приемной у спесивого выскочки Меншикова и теперь мстительно радовался своей миссии. Этот подлого рождения «светлейший», конечно же, способен только на подлости и на измену. В этом он был искренне убежден.

Не откладывая, вызвал Плещеев Меншикова в большую мрачную трапезную палату, обитую деревом. Перед допросом усадил в смежной комнате свидетелей: капитана Петра Мельгунова и краснолицего ундер-лейтенанта Семена Ресина. За длинным столом действительный статский советник посадил справа от себя жидковолосого, с покатыми плечами, обильно усыпанными перхотью, канцеляриста Ивашку Бушуева.

До встречи с бывшим князем Плещеев приказал произвести у него обыск — искал уличающие письма в заморщину, — но ничего не обнаружил и здесь.

Едва заметно кивнув Меншикову в ответ на его приветствие, Плещеев разрешил глазами сесть.

— Зря вещи все перерыли, — хмуро сказал Меншиков, садясь, — чужестранной карешпонденции у меня нет, — прозорливо заметил он.

Бушуев проворно заскрипел пером, записывая эти слова, а Плещеев метнул на Меншикова быстрый взгляд, будто уже уличил в преступлении.

— Отколь знаешь, что искали? Тебе о том сказано не было!

— Не знаю, а полагаю токмо, — ответил Меншиков, внутренне ругнув себя за невольно вырвавшиеся слова.

Старый дурак! Теперь ему каждое неосторожное слово будут в вину ставить! Надо держать себя осмотрительно, не дать провести на мякине. Недавно услышал он, что верный друг Алешка Волков, в утро домашнего ареста осмелившийся навестить опального, лишен за то чинов и знаков отличия. Плохо, из рук вон плохо оборачивались дела. Знал, как это водится. Теперь будет его вина, что загорелось возле его двора. Немилости станут накатывать, как снежный ком.

Плещеев, словно с трудом разжав тонкие губы, спросил, впившись зрачками в лицо Меншикова:

— О чем ты со шведами тайно договаривался? За что пять тысяч червонцев от сенатора Дибена получил?

Меншиков ответил спокойно, с полным сознанием правоты:

— Шведы со мной не однажды разговор вели, чтоб отдал им Ригу и Ревель, обещали за то сделать князем в Ынгрии, да я, верный государевой присяге, те подговоры отметал, ничего дурного не учинял, а тем паче денег не бирывал. И о том писал в Выборг к Шувалову, у него письмо есть.

Плещеев надавил суровыми глазами:

— Ты истинную правду говори. Ежели запираться станешь, а что сыскано будет, инако с тобой поступим, сам ведаешь — как.

— Ничего противо Российского государства учинять и в мыслях не имел, изменных писем не писал!..

Действительный статский советник посмотрел недоверчиво:

— А что за письма в прошлом году послу шведскому Цедеркрейцу писал?

— Те письма приватные, обычной почтой посланы. О здоровье справлялся, со сватовством дочери его за графа Пипера поздравлял, а государственных дел не касался. Сие и секретари подтвердить могут, показать черновики в домовой канцелярии.

Плещеев нахмурился. Секретарей Меншикова уже допрашивали в Питербурхе, и они утверждали то же, что и князь. Или сговорились?

— А за что вымогал восемьдесят тысяч рублей у герцога голштинского Карла? — пронзительно посмотрел Плещеев.

— Деньги те, — так же спокойно пояснил Меншиков, — герцог сам обещал мне через министра своего, графа Басевича, дабы помог я триста тысяч рублев, кои покойная государыня ему указом пожаловала, получить без задержек. Я же ничего не вымогал — секретарь Вист тому свидетель, — да и не получил тех денег после. Правда, его высочество герцог живописью меня пожаловал, да я такого указа не слыхивал, чтоб не брать, кто чем кого пожалует…

Нет, не давался, никак не давался в главных обвинениях этот угорь.

— А за поместья в Лифляндии и Эстляндии заплатил сполна?

— Сполна.

Тут он, прости бог, кривил душой. На поместья составил фальшивые купчие: купил за бесценок, а в контрактах написал, будто высоко оплатил.

— А казну как брал без счета? — резко спросил Плещеев. — Начет на тебя — сто десять тысяч рублей, тысяча ефимков и сто червонцев золотом.

— По истинной совести, насильно никаких денег из казны не бирывал, — отвечал Меншиков, — а долги с меня указом покойной государыни сняты, и указ тот дан руками сенатскими. Только и числится за мной казне сто червонцев золотом. А купчие в Питербурхе, в походной и домовой канцеляриях, найдете в полной справности. Поспрошайте у кабинет-секретаря Макарова, вице-канцлера Остермана да графа Левенвольда.