Черные доски - Владимир Солоухин

Старуха ладонями загораживала неприличную наготу головы и старалась не смотреть на нас, но мы ее, как могли, успокоили. Я нашел платок, висевший на перегородке на гвоздике, подал ей, и она повязалась. После этого можно было спокойно рассказать, зачем пришли. Удивило нас то, что женщина разговаривала не как деревенская старушка, а как если бы много читала, жила в городах, или даже была некогда сельской учительницей.

– Икон в нашем доме хранилось очень много. В переднем углу, что получше, в ризах, лампады перед ними. А то еще в сельнике.

– Но вот «Воскресение» из древнего монастыря…

– Как же, было и «Воскресение». Оно, дед мой рассказывал, сначала хранилось в часовне, а потом часовня сгорела.

– Вот, вот, именно про это «Воскресение» мы говорим.

– И я говорю. После пожара «Воскресение» хранилось у нас. Висело оно, правда, в сельнике, среди других икон, потому что было без ризы.

– Нельзя ли сходить в сельник, посмотреть?

– Смотреть там теперь нечего, нет ни сельника, ни икон. Горели мы, все погибло в огне.

– И «Воскресение»?

– «Воскресение» – нет. «Воскресение» Бог уберег.

– Удалось спасти? Вынести из огня?

– По-другому. За месяц до пожара пришел к нам священник. Наш сельский священник, отец Алексей. «Стало известно мне, – сказал он, – что под кровлей дома сего сохраняется древний образ «Воскресения» спасителя нашего Иисуса Христа. Место ему в храме, дабы все прихожане могли лицезреть и приносить свои молитвы и дабы Божья благодать через тот образ снисходила на них». Одним словом, попросил нашу икону в церковь. Мы, конечно, отдали. Выносили ее из дома на полотенцах, с молебном. В церкви обрядили икону цветами, отслужили еще один молебен, и осталась она там стоять.

– А потом?

– А потом церковь закрыли, иконы все покололи и пожгли, наверно и ее, где уж тут уцелеть.

Ах парень, парень, наведший нас на захаровский след! Взять бы тебе, вместо позолоченной и голубой иконы, старинное «Воскресение».

– Как вы думаете, – спросили мы у бывшей владелицы иконы, – не взял ли ваше «Воскресение» кто-нибудь из прихожан во время закрытия церкви. Икона чтимая. Цветами обряжали, молебны служили, – может быть, нашлась живая душа, спасла.

– Может, и спаслась. Не для того же сохранил ее Бог от нашего пожара, чтобы погибла она потом вместе с церковью. Может быть, и спаслась, но не слыхать. Разве что старостиха церковная. Но она теперь уехала из нашего села, живет не то в Загорске, не то в Киржаче. Разве что она. Но вообще-то не буду зря говорить, – может, кто и взял. Народу в селе много. Но слуху не было. Не слыхать.

– Вы, наверно, помните, как она выглядела, какого размера и что изображено.

– Подробно не помню. Красного, праздничного много. Одним словом, Воскресение, всем праздникам праздник.

– Да, жаль. Ценная была икона. Из темноты веков.

– Где свет, где тьма? Вы думаете, когда был монастырь, и когда здесь стояла церковь, и когда мы украшали икону цветами, – вы думаете, у нас в Пречистой Горе было темнее? Ошибаетесь, молодые люди. Икона дошла из света веков, а теперь, как вы сами видите, ее поглотила тьма неизвестности. И вот вы ищете, ищете ее. А почему ищете? Потому что она свет, она огонечек, и тянет вас на этот ее огонек.

Женщина говорила спокойно, улыбаясь краешками губ нашему остолбенению, которое произошло от ее неожиданных рассуждений.

Из дома Захаровых к машине мы шли расстроенные. Продолжать поиски было можно, но мы как-то сразу устали. Дед, мимо которого проходили, крикнул вслед:

– Молодые люди, не надо ли вам телегу? Есть у меня старая телега на задах, от единоличного хозяйства осталась.

– Что ты, дед, какая телега!

– Тогда кувшины. В подполе стоят кувшины с первой германской войны. В них раньше была ветеринарная мазь, лошадей лечили. Теперь они мне без надобности. По рублю за кувшин я бы вам отдал.

– Давай посмотрим, что у тебя за диковина, неси.

Кувшинов оказалось три. Один по форме был как пудовая гиря, весь круглый. Такая же, как у гири, ручка. Горлышко небольшое, едва заметное, не разрушающее впечатления гири. Два других кувшина представляли из себя стройные, как бы греческие амфоры, украшенные лепным орнаментом. Кувшины глиняные, но глина черная и лоснится. Из кувшинов ужасно воняло, и если бы брать их с собой, то нужно было бы потом отмачивать в керосине. Мазь, помещенная в них в первую германскую войну, спеклась и окаменела.

Позже подобные кувшины я увидел в Музее народного творчества на улице Станиславского, но только мои из Пречистой Горы изящнее, художественнее и в лучшей сохранности.

В музее я узнал, что техника эта называлась раньше «черное лощение», что технология производства этой керамики очень сложна и теперь практически утрачена. Так что теперь-то я не жалею, что взял у старика и положил в машину три вонючих кувшина, но тогда все это представлялось мне игрой и что мы немного переиграли. Я даже спросил у своих спутников, когда мы отъехали от Пречистой Горы и оказались в лесу:

– Ну, здесь вываливать будем все это старье или выбросим дома? – на что жена твердо возразила:

– Мы это не выбросим. Мы это будем мыть, чистить, приводить в порядок, пополнять новыми находками, и у нас со временем образуется музей крестьянского быта.

– Так сразу и музей?!

– Не сразу. Но разве ты не видишь, что уже есть основа, фундамент?

Может, оно и так. Но у меня перед глазами все стояла икона, на которой, по словам старухи, много красного праздничного, воскресного и которая затерялась или даже пропала совсем в темноте неизвестности, но которая манит и всегда будет манить, подобно (неужели права старуха?) трепетному зыбкому огоньку.

7

Никогда не приходилось мне переживать такого сильного и такого страстного увлечения. Мало такого сильного и такого страстного увлечения. Мало того, что я отбился от дела и целыми днями теперь читал свой «Путеводитель», а вычитав что-нибудь из него, рыскал по окрестным деревням; мало того, что я потерял сон, думая ночью, где бы мне еще поискать, но даже и во сне меня преследовали иконы. Вместо того чтобы наслаждаться мирными сновидениями вроде рыбной ловли на удочку или увидеть что-нибудь из невозвратного детства, вместо всего этого мне и во сне мерещились черные доски, шелушащаяся краска, встречные шпонки, лики, проглядывающие сквозь черноту олифы.

В одну из бессонных ночей я понял, что веду себя легкомысленно и безответственно. Когда я читал описание Пречистой Горы, я принял во внимание только то, что касалось монастырских икон, хранившихся в часовне и уцелевших от пожара. Но дальше ведь идет фраза, которой никак нельзя было пренебречь: «Кроме того, из этого монастыря сохраняется икона Божьей Матери в церкви села Ельтесуново».

Вскочив среди ночи, я снова стал читать книгу. Вот и Ельтесуново на 118-й странице. Так… От Владимира в тридцати пяти верстах… В вотчине Орины Никитичны… Дальше, дальше! Ныне существующая каменная церковь… когда и кем построена, неизвестно… Дальше! А вот и то, что нам нужно: «Из святых икон особенным почитанием и уважением народа пользуется Галицкая икона Божьей Матери, которой местные жители приписывают избавление от холеры 1848 года».

Может ли быть сомнение, что в обоих случаях речь идет об одной и той же иконе? Божья Матерь, попавшая из упраздненного монастыря в Ельтесуновскую церковь, оказалась там самой древней, самой особенной, и самой, как говорится, намоленной иконой. Кроме того, она не сразу попала в церковь в ряд висящих икон, но «явилась». Оно и понятно. Все свои иконы ельтесуновские прихожане знали наперечет, молились перед ними, и поэтому никакая из коренных ельтесуновских икон «явиться» не могла. Икона же, неизвестная прихожанам, напротив, могла явиться самым неожиданным образом.

Доехав до Ельтесунова, я оставил машину на въезде в село, а сам пошел пешком посмотреть на руины церкви, сохранившие на внутренних частях остатки голубизны. Было вечатление, что тяжелый снаряд пробил церковь навылет, а потом танки прокатили сквозь церковь, и вот теперь в останках гуляет ветер. От колокольни не осталось никакого следа. А ведь именно она, колокольня, обозначала раньше издали село Ельтесуново для всех проезжих и прохожих людей. Можно было, остановившись и оглядевшись, пересчитать через поля и перелески все окрестные села: вон Рождественно, вон Ратмирово, вон Фетинино, вон Кишлеево, а вон Ельтесуново. От околицы деревни Васильева насчитывали в голубом золотистом мареве двадцать одну белую колоколенку. По колоколам ориентировались на своей земле. В зимние бураны обязательно звонил колокол, и было это вроде маяка. На колокольни, наконец, просто любовались, ибо они действительно были украшением наших русских холмистых равнин. С колоколен любовались просторной русской землей.

Постояв перед руинами Ельтесуновской церкви, я побрел вдоль села и сел наугад на лавочку около крестьянского дома. Вскоре подошел мужчина и сел рядом со мной. Еще через некоторое время остановились около нас две женщины, откуда ни возьмись подбежали ребятишки. Можно было начинать разговор.