Бумеранг судьбы - Татьяна де Росней

Вернувшись к палате Мелани, я вижу старика с большим животом, стоящего у ее двери. Проходит пара секунд, прежде чем я понимаю, что это он.

Резким движением он заключает меня в объятия. Грубость этих объятий не перестает меня удивлять. Я никогда так не обнимаю своих детей. К слову, Арно в силу возраста терпеть не может, когда к нему прикасаются, но когда я все же рискую, то обнимаю его нежно.

Отец делает шаг назад и смотрит на меня неодобрительно. Выпученные карие глаза, интенсивно-красные губы с опущенными уголками, которые с возрастом стали тоньше… Его руки с выступившими венами кажутся хрупкими, плечи поникли. Приходится признать, что мой отец уже старик. И это меня шокирует. Неужели наши родители тоже замечают, как мы стареем? Мы с Мелани не слишком молоды, даже несмотря на то, что остались его детьми. Мне вдруг вспоминается одна из приятельниц отца, Жанин, которая чрезмерно усердствует с хирургическими подтяжками кожи. Однажды она сказала, обращаясь к нам с сестрой:

– Мне так странно сознавать, что детям моего друга стукнуло сорок.

На что Мелани с самой обаятельной своей улыбкой ответила:

– Ну, не менее странно видеть, как подруги отца превращаются в старушек.

Мой отец выглядит потрепанным жизнью, но ум его не утратил остроты и живости.

– Где этот чертов врач? – бурчит он. – Что здесь вообще происходит? И это вы называете больницей?

Я не пытаюсь возражать. Я привык к его вспышкам. Они меня совершенно не впечатляют. Молоденькая медсестра бежит к нам, словно заяц, захваченный светом автомобильных фар.

– Ты видел Мел?

– Она спит, – бормочет отец, пожимая плечами.

– С ней все будет хорошо.

Он смотрит на меня в упор, вид у него рассерженный.

– Я отправлю ее в Париж. Она ни в коем случае тут не останется. Ей нужны хорошие врачи.

Я вспоминаю ореховые глаза доктора Бенедикт Бессон, пятна крови на ее халате и думаю о том, сколько она сделала, чтобы спасти жизнь моей сестры. Мой отец опускается на стул. Он ожидает от меня если не ответа, то хотя бы какой-то реакции. Я не удостаиваю его ни тем, ни другим.

– Расскажи мне еще раз, как это случилось. Я повинуюсь.

– Мелани пила?

– Нет.

– Почему же машина съехала с дороги?

– Съехала, и все.

– Где машина?

– От нее мало что осталось.

Он скользит взглядом по моему лицу, вид у него подозрительный и угрожающий.

– Зачем вы вдвоем поехали в Нуармутье?

– Это был сюрприз ко дню рождения Мелани.

– Хорош сюрприз…

Во мне поднимается гнев. Отцу всегда удается разозлить меня, и я не знаю, почему этому удивляюсь. Да, он снова меня достал, и я ему это позволил.

– Ей понравилось, – говорю я с нажимом. – Мы провели там три чудесных дня. Это было…

Я замолкаю. Голос у меня, как у оправдывающегося ребенка. Чего он, собственно, и добивался. Его губы изгибаются, как это обычно бывает, когда он торжествует победу. А может, Мелани просто притворяется, что спит? Я уверен, что там, за дверью, она слышит каждое наше слово.

После смерти Кларисс наш отец замкнулся в себе. Он стал жестким, желчным и вечно занятым. И нам уже не верилось, что когда-то он был настоящим отцом – счастливым человеком, который улыбался и смеялся, мог игриво запустить руку нам в волосы и готовил по утрам в воскресенье блинчики. Даже в те времена, когда было очень много работы и он возвращался поздно, отец уделял нам внимание. Он участвовал в наших играх, водил нас в Булонский лес, возил в Версаль, где мы гуляли по дворцовому парку и запускали воздушных змеев. А потом он перестал выказывать нам свою любовь. Перестал в 1974 году.

– Я всегда терпеть не мог Нуармутье.

– Почему?

В ответ отец только поднял свои нависающие над глазами брови.

– Робер и Бланш любили бывать там, разве нет? – спрашиваю я.

– Да. Они чуть было не купили дом в Нуармутье.

– Я знаю. Большой дом недалеко от отеля. С красными ставнями. Окруженный парком.

– Он назывался «Вересковые заросли».

– А почему они в конце концов отказались от покупки?

Отец пожимает плечами, но ничего не отвечает. Он не особенно ладил со своими родителями. Мой дед Робер терпеть не мог, когда ему возражали. Бланш была менее категоричной, но и снисходительной ее не назовешь. С сестрой Соланж они никогда не были особенно близки.

Стал ли мой отец таким жестким, потому что его собственные родители никогда не выказывали ему своей любви? И стал ли я ласковым и добрым (в разгар очередного конфликта с Арно Астрид жалуется, что я слишком добрый и ласковый), потому что боялся поломать крылья своему сыну так же, как мой отец поломал мои? Он издевается надо мной, называет слабаком, но я, даже если бы захотел, не смог бы воспитывать своих детей в таких строгих правилах, в каких он воспитывал нас.

– Как дела у твоего ни на что не годного подростка?

Он никогда не спрашивает о Марго и Люка. Я уверен, это потому, что Арно – старший. И мой отец считает его наследником.

Перед моим мысленным взором встает бледное удлиненное лицо Арно. Его торчащие, склеенные гелем длинные, как того требует мода, волосы, закрывающие ему уши, пирсинг на левой брови. И редкая бородка. Типичная для подростка внешность. Ребенок в теле мужчины.

– У него все в порядке. Сейчас он с Астрид.

Я тут же понимаю, что зря произнес имя своей бывшей. Я знаю, что за этим последует тирада о том, как я мог позволить ей уйти к другому мужчине, как мог согласиться на развод, неужели не понимал, каковы будут последствия для меня и для наших детей? Неужели у меня нет гордости, а яйца не железные? Да, ни один спор с отцом не обходится без упоминания о яйцах. И вот, когда я безропотно принимаю первый удар и вижу, что он готовит следующий свинг, появляется доктор. Брови отца возвращаются на природой отведенное место, челюсти разжимаются.

– Вы скажете мне всю правду о состоянии моей дочери, мадемуазель, и сейчас же!

Пока он открывает дверь в палату Мелани, я перехватываю взгляд доктора и, к своему огромному удивлению, понимаю, что она мне подмигивает.

Мой отец ведет себя как надоедливый старик. Но никто его не боится. Он больше не импозантный, острый на язык адвокат. И мне от этого почему-то становится грустно.

– Боюсь, ваша дочь еще какое-то время будет нетранспортабельна, – говорит спокойно доктор Бессон, и только в ее глазах можно прочесть нетерпение.

– В Париже у нее будут лучший уход и лучшие врачи. Она не может здесь оставаться! – изрыгает мой отец.

Бенедикт Бессон слушает, не моргая, но по тому, как дергается уголок ее рта, я понимаю, что удар был сильным. Она молчит.

– Я хочу видеть вашего начальника! Человека, который отвечает за это заведение.

– Начальника нет, – отвечает доктор Бессон, не повышая голоса.

– Как это нет?

– Это моя больница, и я руковожу ею. Я несу ответственность за это лечебное учреждение и за каждого пациента, который в него попадает, – говорит она уверенно и твердо.

И мой отец наконец затыкается.

Мелани открывает глаза. Отец берет ее за руку с таким видом, словно это в последний раз. Он склоняется над ней, наваливаясь телом на ее кровать. Я глубоко тронут нежностью, которой полны его прикосновения. Он понимает, что едва не потерял свою дочь. Свою маленькую Мелабель.[7] Когда-то он звал ее так. Отец вытирает глаза хлопчатобумажным платком, который всегда носит в кармане. И не может произнести ни звука, просто сидит у ее постели и шумно дышит.

Этот фонтан эмоций смущает Мелани. Ей не хочется видеть на его лице смятение и слезы, поэтому она отводит глаза. В течение многих лет наш отец не проявлял никаких чувств, за исключением гнева и недовольства. И нужно было попасть В аварию, чтобы снова увидеть нежного и внимательного отца, который был у нас до смерти нашей матери.

Мы молчим. Доктор выходит из палаты и прикрывает за собой дверь. При виде своего отца, припавшего к руке дочери, я вспоминаю случаи, когда мне приходилось оказывать первую помощь собственным детям. Вот Люка расшиб лоб, упав с велосипеда. Вот Марго упала с лестницы и сломала ногу. А вот Арно, у которого сильный жар. Метания, паника, лицо Астрид, белое как мел. И наши руки, сжимающие руки детей.

Я смотрю на отца и осознаю, что впервые за много лет между нами установилась связь. Он ни о чем не догадывается, ничего не видит. Мы пьем из одного бездонного источника страха, который понятен только тому, у кого есть ребенок, и этот ребенок находится в опасности.

Мои мысли возвращаются к причине, по которой мы все здесь собрались. Что пыталась сказать мне Мелани за секунду до трагедии? Она что-то вспомнила в последнюю ночь, которую мы провели в отеле «Saint-Pierre». Так много воспоминаний вернулось к нам в Нуармутье… О чем она вспомнила? Почему она ничего мне не рассказала?

Медсестра с озабоченным видом входит в палату. Перед собой она толкает тележку. Пришло время измерить давление и проверить швы. Медсестра просит нас на время покинуть комнату. Мы ожидаем в коридоре, напряженные и смущенные. Отец, похоже, взял себя в руки, но его нос все еще красный от того, что он плакал. Я пытаюсь придумать, чем бы его подбодрить. И ничего не приходит на ум. Я внутренне посмеиваюсь над ситуацией: надо же, отец и сын, встретившись у постели выздоравливающей дочери и соответственно сестры, не могут найти общих тем для разговора!