Братья - Михаэль Бар-Зохар

Пропавшего, потому что со дня его отъезда она не получила от него ни одного письма. Пропавшего, потому что, когда Нина ступила на землю обетованную, Саша Колодный исчез, как будто его и не было. Во всяком случае она знала, что до Палестины он добрался благополучно – доказательство этому она нашла в списках иммигрантов Еврейского агентства. В пыльной конторе в Яффе в толстом черном гроссбухе она отыскала соответствующую запись: Александр Колодный, родился в Омске в 1898 году, прибыл 27 февраля 1925 года. Все эти сведения были записаны в книгу чужим почерком, но подпись Саши она узнала – большие, квадратные буквы, размашистое и тяжелое К, длинный росчерк над И кратким. Подпись была подчеркнута жирной чертой, ярко выделявшейся на белой бумаге.

Но самого Саши в Яффе не оказалось. Не было его ни в Тель-Авиве, ни в нищенских поселках Галилеи, ни в измученных малярией кибуцах Израильской долины. За несколько месяцев Нина изъездила страну вдоль и поперек в поисках Саши, живя в крайней нищете и питаясь один раз в день.

Во время своих поисков она часто встречала выходцев из России, которые были знакомы с ним в Израиле. В основном это были молодые леворадикалы. Двое москвичей работали с ним в иудейских фруктовых садах, один пожилой мужчина подписывал его воззвание к фракции палестинских коммунистов, портовый грузчик в Хайфе был арестован вместе с ним английскими властями за подрывную деятельность. Этот грузчик, однако, сообщил ей о Саше самую тревожную из новостей. По приказу верховного комиссара правительства ее величества Александр Колодный был выдворен из страны как большевистский агент, засланный в Палестину Коминтерном для создания подпольной организации.

– Я видел, как его привезли в Хайфу в сопровождении полиции, – сказал ей портовый рабочий. – Они посадили его на борт первого попавшегося корабля, который отплывал в тот день. По-моему, это был французский грузовоз.

История, рассказанная портовым грузчиком, проливала свет на многие обстоятельства. Нина поняла, что Саша отправился в Палестину не по случайному капризу и не потому, что вдруг проникся идеями сионизма. Его послали с секретным заданием. Он был одним из тысяч молодых коммунистов, разъехавшихся по странам капитала для подготовки почвы к мировой революции.

Теперь, когда Нина узнала о нем всю правду, она почти потеряла надежду отыскать его, Он мог быть теперь где-то в Европе, мог вернуться в Россию и снова увлечься какой-нибудь новой секретной работой.

В лагере поселенцев в Галилее Нина встретила тихого хрупкого юношу по имени Самуэль Крамер. Он был слаб здоровьем и хил телом, очень неловок и жутко этого стеснялся, но самое главное – он никак не мог приспособиться к тяжелой жизни на земле Палестины. Может быть, Нину привлекла к нему его беспомощность и беззащитность, разбудившая в ней нерастраченные материнские чувства, а может быть, она обратила на него внимание потому, что он был полной противоположностью Саше, неуверенным в себе и постоянно теряющим самообладание из-за каждого пустяка. Через месяц после их первой встречи они поженились, и Нина отправилась с Самуэлем в Америку, так что для нее это был брак по расчету. Оставаться в Палестине она не собиралась, вернуться в Россию не могла, а в Европе набирал силу фашизм. Саму-эль был ее пропуском в США, так как он был американским гражданином, а его родители переехали в Буффало еще в восьмидесятых годах прошлого века. В Палестине он оказался потому, что вступил в еврейский легион, сражавшийся в первой мировой войне на стороне англичан.

Он был единственным сыном у родителей, и весьма избалованным. Свою иудейскую веру он давно утратил и постепенно склонялся влево, а став марксистом, захотел вернуться в Америку и помочь там рабочим организациям. Что касается Нины, то она только надеялась, что после того, как она потеряла Сашу, ей как-нибудь удастся наладить новую семейную жизнь с Самуэлем. Главным для нее было то, что у них были общие идеалы, а любовь и понимание, рассуждала она, придут позже.

Они вместе приплыли в Америку, однако вскоре после того, как они перебрались в скромную квартирку в Бруклине, Самуэля сразил обширный инсульт. Он выжил, но превратился в слюнявого, вечно ухмыляющегося идиота, не способного двигаться. Вот уже несколько лет он неподвижно лежал на кровати в их бьющей спальне, марал простыни, астматически хрипел, вздыхал и стонал. Он потерял все волосы и зубы и совсем не мог говорить, только иногда ему удавалось издавать некие невразумительные звуки. Нине предстояло убирать за ним, мыть, стирать и кормить Самуэля всю его оставшуюся жизнь.

Вся ответственность легла теперь на ее плечи, и она нашла работу бухгалтера Днем, пока она была на работе, за Самуэлем присматривала пожилая женщина, жившая на той же улице в доме напротив, но Нина подозревала, что она ворует часть его еды, не ухаживает за ним как следует. Часто, возвращаясь с работы, она заставала Самуэля лежащим в луже мочи с бессмысленной улыбкой налицо.

Но иногда он хватал ее за запястье своей правой рукой – удивительно сильной, в то время как левая ни на что не годилась, напоминая высохшую ветку, – и смотрел на нее своими глубокими, мудрыми глазами, в которых светились такие страдание и боль, что от этого взгляда Нина сама готова была сойти с ума.

Нина часто говорила себе, что, если бы не болезнь Сэма, она давно бы уже активно участвовала в борьбе за коммунизм, однако в глубине души она понимала, что это неправда. Она слишком хорошо знала свои недостатки. Ей недоставало стойкости, приверженности идеалам, ради которых она бы решилась бросить все и пойти на баррикады.

Однако ощущение того, что великие исторические события проходят мимо нее, продолжало терзать Нину. Когда началась вторая мировая война, она потеряла покой и сон. Она могла вернуться в Россию, могла вступить во вспомогательный женский корпус британской или канадской армии. Она знала нескольких женщин, которые именно так и поступили, и это были обычные, ничем не примечательные женщины, такие же, как она сама. Нина даже узнала адрес английского вербовочного пункта и часа два простояла на противоположной стороне улицы, глядя, как молодые юноши и девушки с веселыми лицами скрываются за тяжелыми деревянными дверьми. Но сама она не нашла в себе силы пересечь улицу и, постояв еще немного, вернулась домой.

Еще одним выходом было отплытие в Европу. До Пирл-Харбора американцы свободно путешествовали во Францию, помогая организовывать подполье, вывозя из страны беженцев и важные документы. Кроме того, у Нины была еще одна, тайная причина, по которой ей очень хотелось отправиться в Париж. Однажды она получила письмо, которое чуть было не заставило ее отплыть в Европу с первым же пароходом. Письмо было прислано Эмилией Майер, американской коммунисткой, участвующей вместе с французами в антифашистском движении. В письме сообщалось, что ее Саша в Париже.

“Приезжайте, – писала Эмилия. – Я встречала вашего Сашу и нахожу, что вам стоит приехать хотя бы ради него. Это не человек, а мечта!”

Но мечте суждено было остаться мечтой. Нина так и не решилась выехать даже за пределы Бруклина. Ее разочарование в самой себе не имело границ.

В своей кровати заворочался и застонал Самуэль. Он не спал. Бедняга вообще спал очень редко и мало. Рано или поздно ей придется познакомить Алекса с его дядей, и Нина надеялась, что это не нанесет мальчику еще одной травмы.

Пока она смотрела на спящего племянника, ей пришло в голову, что с его появлением вся ее жизнь может перемениться. Он сможет заменить ей сына, которого она не уберегла в далеком двадцать пятом году. Она сумеет вырастить его, воодушевить своими идеалами, сделать из него такого человека, каким она всегда хотела стать сама. Благодаря ему она сможет прожить жизнь заново, только счастливее и полноценнее.

Да, подумала она, загораясь решимостью, она сумеет вырастить Тониного сына достойным своей семьи, настоящим патриотом России, верным коммунистом, продолжателем дела Сталина.

Морозов узнал о неожиданной смерти Сталина от двух офицеров МГБ, появившихся у него дома поздно ночью 5 марта 1953 года.

Он проснулся сразу. Он был один в квартире, но его неглубокий сон часто прерывался одним и тем же видением – золотистые волосы на окровавленном белом снегу.

Морозов никак не мог привыкнуть к своему одиночеству. Один из сыновей уже был на пути в Америку, а второго он отправил в Ленинград, в детский дом имени Панфилова, где воспитывались дети героев, павших за родину. Заведующий детским домом сообщил ему по телефону, что маленький Дмитрий быстро подружился с детьми и чувствует себя неплохо.

Офицеры продолжали барабанить ему в дверь до тех пор, пока он не открыл им, зябко ежась в своей поношенной пижаме. Сначала он решил было, что это пришли за ним, как когда-то пришли за Тоней, но молоденький капитан сообщил ему, что он должен немедленно явиться в штаб НКВД на Лубянку. Присланная за ним машина с сумасшедшей скоростью промчалась по пустынным ночным улицам и в считанные минуты доставила его на площадь Дзержинского. По дороге Морозов видел вооруженных солдат в полевой форме, которые занимали позиции возле главных правительственных зданий. Несколько подразделений организовывали заставы на улицах, а издалека доносился грозный рокот танков.