Последний год - Василий Ардамацкий

Посмеялись, и Воячек спросил строго:

— А в самом деле, ты там не болтал лишнего? Я ведь тебя знаю.

— Вот как на духу, — сверкал Делов своими цыганскими глазами. — Разговор у меня с ним был. Честное слово. Он спросил у меня: «Как настроение, милейший?», и я ответил как на параде: «Лучше всех, ваше величество!» И он меня похвалил… А больше ни слова, товарищ Воячек, я ж не дурной, чтобы там трепаться. Я даже со своими говорил только по-французски, понимал, что вокруг уши поразвешены.

— Тоже мне свои, — усмехнулся Воячек. — Половина там были мастера, а это народ на корню купленный.

— Не все, товарищ Воячек, не все… — серьезно заметил Делов. — Я наблюдал и видел — не один я понимал, что все это оперетка.

— Не такая уж глупая эта оперетка, — обронил Воячек. — Поглядите-ка, как мы уважаем наш рабочий класс… даже часов не пожалели. Ладно, давай-ка договоримся, что отвечать про прием, если будут спрашивать заводские.

— Это же надо решать по тому, кто у тебя спрашивает. Одному — удостоился, мол, высокой чести, а другому — про оперетку. И вообще, я думаю, если одну только правду рассказывать, самый последний дурак сам поймет, что оперетка. Господи, чего там только не было! Наш управляющий подносит ему чугунную фигурку кузнеца. Я в этот момент не вытерпел, шепнул кузнечному мастеру: гляди, тебя царю дарят, так даже этот бирюк чуть не засмеялся.

— Пожалуй, ты прав, надо серьезно рассказывать, как было, а народ у нас понятливый, сам разберется, что к чему. А теперь — новое дело к весне поближе. Я должен поехать в Москву.

— Насовсем? — встревожился Делов.

— Надо ехать, а на сколько — и бог не знает. Когда уеду, вместо меня к вам на завод будет ходить Соколов, ты его знаешь.

— Это тот рыжий?

— Тот самый. Помогайте ему, как мне.

— Все сделаем, не беспокойся.

— Спасибо. Допивай чай и уходи, ко мне скоро должны прийти…

Они простились. Делов, уже держась за ручку двери, обернулся:

— Терпежу больше нет глядеть всю эту оперетку с танцами.

— Недолго осталось, — помахал ему рукой Воячек…

Выписка из докладной записки капитана Гримайлова в охранное отделение.

«…Безусловно, данный прием, при умелом его распропаган-дировании, покажет демократическое устремление государя быть ближе к своим подданным любого положения. Воздействие подобных приемов на общество было бы большим, если бы они проводились чаще или, во всяком случае, регулярно и не выглядели бы явлением исключительного порядка, ибо последнее вызывает и удивление и, как следствие, кривотолки. Это подтверждают уже имеющиеся на этот счет агентурные данные».

(В этом месте генерал Глобачев написал на полях: «В этом решающим является собственное воззрение государя».)

…«Считаю необходимым обратить внимание на агентурное донесение (лист 4, 2 тетради), где приводится высказывание инженера Путиловского завода Кирьянова при его беседе с рабочими, вернувшимися из поездки на фронт, куда они сопровождали изготовленное их заводом оружие, что они в своей поездке узнали больше, чем рабочие делегаты, ездившие к царю. В этом я усматриваю не лишенное основания суждение по существу приема, носившего все-таки парадный характер, что крайне необходимо учесть в рассуждении на будущее…» (Пометка генерала Глобачева: «Маниловщина. Мы не можем в сие вмешиваться».)

…«Сами участники депутации, непосредственно после приема, не высказывали серьезных взглядов на произошедшее, не стали предметом их разговоров даже обращенные к ним впечатляющие слова Государя о войне и грядущей победе, однако это могло быть предопределено и низким уровнем мышления. Что же касается впечатления в обществе, оно может оказаться поверхностным по вине прессы, которая информировала о приеме более чем кратко…» (Замечание на полях генерала Глобачева: «Таково было повеление Государя».)

…«Опыт приема в целом считаю необходимым подытожить и изучить по получении всех агентурных данных, дабы не впасть в субъективность оценок, чего не лишены и эти мои первые впечатления». (Резолюция генерала Глобачева: «Не позже 15 февраля доложите мне лично итоговый материал…»)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 Нева уже освободилась ото льда, сама снесла его в Балтику, теперь только одинокие льдины проплывали по рябой от ветра, вздувшейся реке. Солнце щедро заливало Петроград ярким, пока еще холодным светом, сверкало на шпиле Петропавловки.

Французский посол Морис Палеолог в дни ледохода часами просиживал в кресле перед широченным окном, смотря на беспорядочное и вместе с тем неудержимо устремленное движение ледяных полей и думая о своем, о том, что волновало и тревожило его этой весной. Ему 55 лет, но он полон сил и доживет почти до конца второй мировой войны. Сейчас идет еще эта первая, она в полном своем развороте, и ей не видно конца. Более того — чем дальше, тем неопределеннее видится ее окончание, тем более окончание победное. Дома, во Франции, война застряла у Вердена и кровоточит там безудержно и опасно. Англичане верны себе и предпочитают воевать где угодно, но не там, где главный противник — немцы. Одна Россия всю войну честно несет свой тяжкий крест… Но здесь явно назревает кризис государственной власти, который может подорвать военные усилия страны — что толку в союзнике, который потеряет власть над армией?

На днях посол вынужден был принять печально известного своими авантюрными похождениями начальника канцелярии премьера Штюрмера отъявленного распутинца Манасевича-Ма-нуйлова.

Еще год назад Палеолог ни за что не принял бы этого человека, а теперь ему так нужна была информация, что он решил воспользоваться и этим нечистым источником. Мануйлов позвонил ему по телефону и настойчиво просил о приеме, ссылаясь при этом на весьма необязательный повод, но посол подумал о том, что этот тип вертится возле премьера, вдруг он по легкости ума выболтает что-то важное, о чем более солидные люди молчат. Вполне может статься, что он сам предложит информацию за деньги — он из таких. И вообще, зачем он добивается приема? Не послан ли он с умыслом кем-то другим и личностью покрупнее?..

Все же когда Мануйлов вошел в его кабинет, посол довольно подчеркнуто избежал рукопожатия.

Меж тем Мануйлов держался непосредственно, если не развязно — удобно усевшись в кресло перед посольским столом, заложил ногу на ногу и деловито спросил:

— Известно ли вам, ваше превосходительство, насколько серьезно у нас положение на фронте и в тылу?

— Думаю, что известно, — небрежно ответил посол.

— Я опасаюсь, что по одному важнейшему вопросу вы можете невольно оказаться в заблуждении, в каком находятся многие официальные лица, даже, боюсь сказать, сам государь.

Палеолог молчал, но за этим молчанием все-таки было приглашение визитеру продолжать свою мысль.

— Ваше превосходительство, — оживленно заговорил Мануйлов, настороженно глядя на Палеолога. — Я для вас лицо, конечно, неофициальное, более того, я имею основание предполагать ваше осудительное ко мне отношение, но я тем не менее из тех нетитулованных патриотов России, которые имеют достаточно данных для размышлений о весьма серьезных делах. В данном случае речь идет о смертельной угрозе нашему государству от вполне реальной революционной смуты.

— Я располагаю свежей и весьма надежной информацией, что в русской армии царит сейчас высокий боевой дух, — сухо обронил посол.

— О да! Но только в частях, находящихся на передовой! — воскликнул Мануйлов. — Но за их спиной и весьма близко, в так называемом войсковом резерве царит катастрофическое разложение. И это неудивительно. Целую зиму резервные части провели в ужасающих условиях переполненных казарм. Достаточно сказать, что даже в более привилегированных Преображенских казармах вместо тысячи двухсот солдат расквартировано более четырех тысяч. Далее — кто находится в этих резервных частях? Лица всех народностей и национальностей, включая и евреев. Словом, каждая казарма наполнена, фигурально выражаясь, идеальным бульоном для культуры революционных бактерий. Теснота, духота. Из-за недостатка офицеров призванные не загружены занятиями и нет надлежащего за ними контроля. И конечно же, наши анархисты всех родов и различий не дремали. За зиму произошли бунты в нескольких резервных частях, это факт, ваше превосходительство. Теперь представьте себе, что произойдет, когда эта серая разложившаяся масса прибудет на передовую линию, где тоже действуют враги нашего строя. Оттуда тоже имеются донесения о непрерывно ведущейся в окопах левыми пораженческой агитации, которую не останавливают даже смертные приговоры военно-полевых судов. Теперь прибавим к этому, конечно, известные вам сведения о беспорядках в тылу и, что особенно тревожно, на заводах, работающих для фронта. Вспомните недавнюю историю Франции, вы должны раньше и лучше других понимать всю грозную опасность, нависшую над Россией. Я нахожу нужным сообщить вам, что люди гораздо большего масштаба, чем я, узнав, что я направляюсь к вам, просили меня быть с вами откровенным до конца.