Алая линия - Яков Свет

– Вы сами и ваш совет, – в сердцах сказал король, – заварили кашу, которую мне нынче приходится расхлебывать. Так вам еще мало этого, и вы угощаете меня небылицами, задним числом пытаясь оправдать свои же собственные просчеты. О! Я вижу вас насквозь!

Ученые мужи поспешили покинуть поле боя.

Спорить с венценосцами они не привыкли, да и опасное это дело – у королей всегда в запасе решительные и грозные доводы. Силу их испытывали многие правдолюбцы, которые за свою склонность к истине лишались не только королевских милостей, но и головы.

Над звездочетами сгустились тучи. Царедворцы, вчера еще такие учтивые, повернулись к ним спиной. Звездочетов посадили за один стол со слугами, их лишили вина и сладких блюд.

И тогда в дело вмешался дон Дуарте.

Прежде всего он навестил в библиотеке замка крайне угнетенных звездочетов. Они собрались там по его просьбе.

– Я пришел к вам, – сказал дон Дуарте, – с одной-единственной целью: помирить вас с королем. Скажу вам откровенно: его величество на вас разгневан и считает, что вы, спасая свою честь, не хотите признать ни своих прежних ошибок, ни нынешних открытий Колумба – ведь как-никак он все-таки нашел эти новые острова в море-океане. А король держится такого мнения по той лишь причине, что вы недостаточно ясно изъяснили ему свои доводы и чересчур пристрастно отнеслись к открытиям генуэзца. Я же думаю, что ошиблись не вы – ошибся Колумб. Но дай бог, чтобы все мореплаватели совершали побольше подобных ошибок. В свое время вы справедливо внушали генуэзцу, что западный путь в Индию, Китай и Сипанго очень длинный и тяжкий. Вы доказывали ему, что море-океан вдвое, а может быть, и втрое шире, чем он это полагал. Не буду ссылаться здесь на ваши расчеты: вы, бесспорно, отлично их помните.

Скажу только: вы тогда убеждали Колумба, что, следуя из Лиссабона на запад, он должен будет пройти по меньшей мере десять -двенадцать тысяч миль до первой азиатской земли. Между тем острова, которые он открыл в прошлом году, находятся всего лишь в четырех тысячах миль от наших берегов. Бог мне судья, но сдается мне, что ни в Индии, ни в Китае, ни на острове Сипанго Колумб не был, земли же, им открытые, – это какие-то до сей поры неведомые острова. И лежат они посреди моря-океана, причем от Азии, пожалуй, так же далеки, как и от Европы. Не поручусь, но, как знать, пожалуй, в это море могут вместиться десятки и сотни неизвестных нам островов и даже целый материк.

Что это так, не отрицаете и вы сами. На любой карте мира, на любом глобусе в море-океане плавает множество островов. Говорю, плавают, потому что вы всякий раз показываете их на разных местах. Никто воочию этих островов не видел, а слухи о них ходят уже не одно столетие, ну, а все мы знаем, что нет дыма без огня.

Никто не вправе осуждать вас за то, что вы когда-то отвергли домогательства Колумба. Вы не боги – вы люди, и вам не дано было предвидеть, к каким неожиданным и неприятным последствиям приведет ошибка упрямого генуэзца. Пусть он невежда, хотя я в этом склонен сомневаться. Пусть он обманщик, хотя мне кажется, что он прежде всего обманывает самого себя, полагая, будто открыл путь в Индию. Не в этом суть. Королю нужно во что бы то ни стало дознаться, как велики и богаты новооткрытые земли, а затем овладеть ими. Помогите ему, и я ручаюсь: он забудет сегодняшнюю размолвку с вами.

Семена, посеянные доном Дуарте, пали на изрядно каменистую почву. Звездочеты как коршуны набросились на капитана.

Дон Дуарте попал под перекрестный огонь. Его яростно обстреливали тяжелыми ядрами цитат – старцы прекрасно знали труды великих и малых книжников.

Звездочеты настолько увлеклись, что вскоре позабыли о виновнике спора. Они принялись сводить между собой старые счеты, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы их не призвал бы к порядку белый как лунь старец местре Жозе Визиньо.

Местре Жозе коллеги уважали и ценили. И не только за то, что свою карьеру он, в ту пору безвестный еврейский лекарь, начал в Сагреше, резиденции прославленного принца Генриха Мореплавателя, в том самом Сагреше, где пятьдесят – шестьдесят лет назад родились замыслы первых португальских экспедиций в воды Африки. На девятом десятке местре Жозе сохранил живость ума и остроту суждений.

И стоило ему тоненьким, едва слышным голоском заявить о себе, как страсти мгновенно улеглись.

– Сеньоры, – проговорил местре Жозе, – ваш Иисус Христос учил: богу богово, а кесарю кесарево. Именно эту полезную мысль и внушает нам достойный капитан дон Дуарте Пашеко Перейра. Прав он или не прав – о том судить будут наши потомки. Нам же следует прекратить напрасные споры и принести жертву кесарю. Его величеству не так уж важно знать, что говорили древние греки о море-океане и верно ли александриец Эратосфен измерил длину земной окружности. Королю не терпится присоединить к своим владениям новооткрытые земли. Так посоветуем ему, как лучше это сделать, и я убежден, что, если наши советы ему придутся по душе, он охотно вознаградит нас по заслугам.

Заслуги… Несомненно, они бывали в прошлом и у местре Жозе, и у его коллег. И не раз за эти заслуги они получали награды, не всегда, правда, щедрые.

Португальские короли и принцы, нечего греха таить, были прижимисты и скуповаты. Однако местре Жозе перепало пять золотых в 1442 году, когда его высочество, принц Генрих Мореплаватель, получил первую партию рабов – двести тридцать пять душ, доставленных капитаном Лансароти из Сенегала.

Местре Жозе наизусть знал то место из летописи своего давно умершего друга Гомиша Азурары, где была описана памятная сцена дележа первой партии африканских рабов на грязном рынке Видория в портовом городке Лагуше:

«…Ранним-преранним утром, дабы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали снимать пленников с кораблей и переправлять их на берег.

И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них были довольно светлые, красивые и хорошего сложения. Другие были потемнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться жалостью при виде этих людей?

Одни, опустив голову, с мокрыми от слез глазами, глядели друг на друга. Другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы вымаливая помощь у отца природы. Иные колотили себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, похоронными причитаниями. И хотя мы и не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль.