Романс о великих снегах (сборник) - Николай Гайдук

Благополучно прилетев на место, лётчики оставили студента-практиканта на поляне возле реки, где стояла юрта скотогона. Командир в потёртой курточке показал на юрту и усмехнулся.

– Там богиня Фауна живёт, оберегает здешние стада.

Передавай привет ей. Тебе тут куковать денёчка три-четыре. Не заскучаешь?

– Нормально, – успокоил студент, – мы это дело осилим. «Сверхзвуковой и сверхкомфортабельный лайнер», треща мотором и вздымая скирды пыли, разбежался на поляне, стрекозлом подпрыгнул на зелёной кочке и взлетел по-над рекой, чтобы через минуту-другую раствориться над верблюжьими горбами перевала.

Стало тихо так, что у студента стрелочка затикала на циферблате ручных часов – крохотная, секундная стрелочка, похожая на соринку, попавшую в часовой механизм.

«Вот это да! – изумился парень, оглядывая местность. – Тишина такая, как в первый день творения…»

Местечко это находилось на подступах к Монгольскому Алтаю, где размах просторов поражает высотой, красотой и величием. Горы здесь кажутся не рождёнными из-под земли – они словно с неба спустились, да и то не совсем; горная гряда, подрезанная призрачною дымкой, едва-едва касается земли, подрагивая в воздухе, словно собираясь дальше двигаться. Залюбовавшись первозданною картиной, Крутояров невольно вздрогнул, услышав нарастающий грохот камнепада – так показалось.

По каменистой равнине – со стороны реки – галопом несся верховой, державший на руке крупную птицу, которая изредка взмахивала крыльями, словно порывалась улететь, но почему-то не улетала.

Соколиную охоту на Руси – на всех необъятных просторах – воспевают и прославляют древние наши предания, былины и сказания. Отмеченная царскими указами, запечатлёнными в летописях, эта охота неспроста слывёт как царская. Соколы, ястребы, кречеты, сапсаны, балабаны, копчики – всё это имена царских любимчиков, которые жили в так называемых дворцовых сёлах. И совсем не случайно орёл – как символ царской власти – «влетел» однажды в нашу российскую геральдику.

Крутояров кое-что читал об этом, но никогда ещё не видел ни одного человека, которого издревле называют беркутчи – охотник с беркутом. Давным-давно когда-то беркутчи был неотделим от пейзажа казахстанского, горно-алтайского – и от пейзажа, и от культуры. А теперь такой охотник с беркутом почти экзотика – по пальцам можно пересчитать. Настоящий беркутчи – основательный, серьёзный человек, прирождённый следопыт и великолепный всадник, сутками в седле может сидеть, как впаянный.

Вот с одним из таких колоритных беркутчи Крутояров познакомился на подступах к Монгольскому Алтаю. Ульгень – так называли пожилого алтайца. А молодой студент стал его звать Ульгений – «многомудрый человек, а местами даже гениальный», так позднее шутил практикант. За время их короткого знакомства Ульгений помог студенту разобраться в ключевых вопросах, касающихся жизни.

Хорошо запомнился зеленовато-синий, тёплый вечер, опустившийся на каменные плечи Монгольского Алтая. Запомнилась первозданная, загустелая тишина, сквозь которую серебряной флейтой звенел в камнях струящийся ручей, а над ним распухала нежная подушка белесовато-сизого тумана.

Они сидели у костра возле юрты, беседуя с такой неторопливостью, будто им жить и жить на этом белом свете лет по сто, сто пятьдесят – жить без горя, без суеты. Неторопливость эта – врождённая черта Ульгения, а студент-практикант только старался ему подражать, постоянно сбиваясь на свою врождённую горячность.

– А это что? А это как называется? – с жадным любопытством расспрашивал он.

В руках Ульгения говяжья печень – на деревянном блюде подаётся, чтобы этот барин, гордый беркут, клюв не поранил.

Подкармливая хищника с «алмазными» глазами, Ульгений вполголоса напевал какую-то протяжную песню – традиционную алтайскую песню в честь беркута.

Надо сказать, у этого Ульгения вся жизнь вертелась вокруг да около вот такой воинственной, кровожадной царь-птицы, глядя на которую студент не то, чтоб испытывал робость, но и восторга особого не было. Красивый чёрт, конечно, тут не поспоришь, только всё-таки хищник – хладнокровный, словно бессердечный истребитель.

– И сколько у вас их было, таких истребителей? – интересовался Крутояров.

– Не много. – Ульгений пальцем провёл по кривому, чуть заметному шраму, белеющему на смуглой скуле. Потом посмотрел на рослого чёрного коня, стригущего траву неподалёку. – Хорошая птица и быстрая лошадь с давних пор очень дорого стоили. Да и теперь в цене, однако. И хозяину почёт.

Крутояров посмотрел на чёрного трёхсоткилограммового рысака с белой звездою во лбу, затем на беркута – чуть больше килограмма весу.

– Я не могу сравнить две таких весовых категории, да к тому же сравнить – в пользу беркута.

– Как тебя звать, говоришь? Асилий? – Алтаец губами почмокал. – Ты молодой, Асилий, ты не знаешь того, что хорошая птица перевесит коня.

– А машину? – с улыбкой спросил студент.

– Смотря какую, – серьёзно отвечал беркутчи. – Может, и машину перевесить.

– Ну, это уж вы загибаете.

– Кого? Не понял Ульгений. – Кого загибаю?

Улыбаясь, Крутояров подошёл поближе, посмотрел в ледяные, пронзительные глаза истребителя – в них отражается пламя костра и поэтому взор представляется жутковато-кровожадным.

– А можно подержать его?

– Попробуй, Асилий. Только я сначала клобук надену. – Чего? Каблук?

Ульгений посмеивался – белизна зубов ярко выделялась на фоне смолистых усиков. Он взял аккуратно пошитый из кожи тёмно-шафрановый клобук – эдакую шапку-невидимку – ловким движением нахлобучил на голову беркута. – И тебе, Асилий, и ему спокойней.

– Не знаю, как ему, а мне так точно, – сказал студент. – Ну, а теперь-то можно взять?

– Голыми руками? – Ульгений усмехнулся.

– Ну, а как ещё?

– Вот так… – Беркутчи протянул ему кожаную длинную и грубую перчатку с тремя «богатырскими» пальцами. – Держи. Только, смотри, не урони.

– Ничего, осилим! – Студент неожиданно развеселился. – Деникин было взял Воронеж – дяденька, брось, а то уронишь!

Беркутчи посмотрел с недоумением.

– Ворона? – Алтаец едва не обиделся. – Да это у меня такая птица, каких ты, может, никогда и не увидишь!

Студент хотел сказать, что его превратно поняли, но сказать не успел. Кривые когти хищника – железоподобные, цепкие – иголками вонзились в руку в районе локтя. Студенту показалось, будто когти прокололи перчатку, и в рукаве стало не только жарко, но даже будто бы сыро – от крови.

– Ого-о… – Он заскрипел зубами. – Силён, бродяга.

– А ты как думал? – Ульгений доволен, словно дитя. – Вот тебе и ворона!

– Да причём тут ворона? Я про неё даже не заикался. Крутояров улыбался через силу: приходилось терпеть, напрягаться. Вот теперь он самолично убедился, что охота с беркутом требует немало силы и ловкости – попробуй удержать такого дьявола на весу, на руке во время быстрой верховой езды. Но, может быть, в первую очередь – кроме силы и ловкости – эта охота требует безоглядной смелости.

Беркутчи – до того, как беркут станет «шелковым» – зачастую серьёзно страдает от хищника, который обычно берётся из дикой природы, как только научится летать.

Ревниво наблюдая за студентом и за беркутом, Ульгений заявил:

– Хватит. Всё. Хорошего помножку. – Понемножку, вы хотели сказать?

– Вот я и говорю, давай сюда! – Беркутчи ловко забрал своего любимого питомца, ушёл и спрятал в юрте, в клетке из чистого золота – так он сам нешуточно изрёк. – В железной клетке такая птица жить не может. Помирает.

– А почему? – От гордости.

– Это как понять?

– Ну, как? – Ульгений затылок поцарапал, не зная, как получше растолковать. – Ты возьми царя, к примеру, да посади коровник, вот он и помрёт. От гордости. От скуки. Попытавшись представить царя в коровнике, студент засмеялся и ни к селу, ни к городу сказал:

– Мы это дело осилим.

А в горах, между тем, потемнело – седловины среди перевалов заварило чёрно-синим варом. Венера – звезда пастухов – засеребрилась над Монгольским Алтаем. В воздухе запахло ароматной сыростью – крупная роса крошилась на траву, на цветы и кусты. Ночная какая-то птица начинала голос подавать – сиротливый, тихий и словно бы знакомый, родной до боли. Послушаешь эту певунью, и так тебе захочется отыскать её, такую одинокую, такую нежную – тихохонько прижать к своей груди, согреть своим дыханием, согреть теплом ладоней.

– Расскажите, Ульгений, – попросил Крутояров, задевая любимую струнку в душе беркутчи, – как вы это дело начинали, какие трудности, какие испытания пришлось пройти?

Несколько наивные вопросы и просьбы студента ублажали сердце кочевника – это было заметно. Только он не торопился отвечать – характер выдерживал. Он достал курительную трубку, окованную медным ободком. Табаком не спеша зарядил – крошки сыпались на брюки с кожаными заплатками на коленях. Потом Ульгений лёг на толстую кошму, постеленную возле костра. Смакуя трубку, глядя на огонь, беркутчи гортанным голосом повествовал: