Город грешных желаний - Елена Арсеньева

— Что жемчуг! Жених наш небесный хочет от своих невест самого богатого приданого — девственности. Вечного уныния плоти! Уж поверь — он забирает у нас, требуя воздержания, такую радость, что и жемчуг, и кружево, и вкусная еда — ничто по сравнению с этим.

— Вы так говорите… — испуганно шепнула Дария, — вы так говорите, как будто сами однажды… однажды испытали грех!

— Однажды? — недоуменно спросила Цецилия. — Почему только одна… — Она благоразумно ухватила продолжение на самом кончике языка и сказала просто: — Я знаю, о чем говорю. Поверь. И слово «грех» тут совершенно неуместно, если женщине приходится выбирать между смертью — или мужчиной. Поверь, на весах небесных любодеяние — сущая ерунда по сравнению с самоубийством!

— О господи… — прошептала Дария, и глаза ее, чудилось, сделались еще больше, засияли еще ярче от нахлынувших слез. — Ох, какая вы добрая, ма… то есть, я хочу сказать, ваше преосвященство! Я всегда думала, что вы меня недолюбливаете, что вам все равно, есть я на свете или нет, а вы… вы…

Она принялась вытирать слезы, что оказалось очень кстати, ибо дало Цецилии время справиться со своим лицом.

Что ж… в приметливости этой девчонке не откажешь. И похоже, она не такая уж простушка, как кажется… нет, все же дура, дура, если считает Цецилию доброй. Быть доброй к своей сопернице?! Да Цецилия своими руками надела бы Дарий петлю на шею, причем выбранная ею веревка не порвалась бы под весом и пятерых таких скромниц! О, если бы Дарий удался ее замысел… если бы чертову Катарину не принес дьявол… как все могло бы сложиться удачно! А теперь — теперь игра проиграна. Даже если начать сокрушаться вместе с Дарией о смертном грехе, загубленной душе и адском пламени, даже если подтолкнуть ее к новой, более результативной попытке… все будет напрасно. Аретино тотчас проведает об этом (ибо нет ничего на свете, что могло быть от него скрыто!) — и не простит Цецилию. Девчонка ему понравилась, ясно. Он сказал, что вернется. И подвязку не потерял, а оставил в залог будущей встречи…

Тут Цецилия вдруг почувствовала, как волосы у нее медленно поднимаются дыбом. Не намекнул ли Аретино. что знает доподлинно: у Цецилии тоже есть такая под вязка! Она сделана из голубого бархата, и подбита голубым шелком, и скреплена золотой застежкою, и украшена крошечными золотыми колокольчиками, которые издают очаровательно-таинственный перезвон, когда, на бросив свою фиолетовую накидку и распустив волосы Цецилия берет магический кубок и открывает книгу заклинаний, бормоча «формулу отречения»:

— Нима! Огавакул то сан ивабзи он, еинешукси ов сан идевв ен и…

О боже!.. Цецилия была так вышколена годами притворства, что даже сейчас, как ни была взволнована, помянула имя господа, а не рогатого, хотя лишь ему поклонялась в сердце своем. О боже, так, значит, Цецилия находится в руках Аретино еще больше, чем ей казалось? И хотя она никогда не насылала проклятия, не чертила квадрат Марса, не заклинала Перевернутую пентаграмму, не прибегала к насыланию Восьми, вызыванию ненастной погоды и, уж конечно, Великого колдовства, хотя она владела и пользовалась только любовной магией на самом низком уровне, за которой таились темнота дикого леса, топанье и фырканье бога зверей, торчащий пенис и голодная вульва, — она знала: никто не станет вникать в такие мелочи. Ведьма — она ведьма и есть. Развратницу-аббатису ждет позор, аббатису-ведьму — костер!

Цецилия слабо взмахнула ладонью у лица, словно отгоняя жар пламени. Да, Аретино вовремя напомнил о себе. Он хочет Дарию — он ее получит. Лучше это, чем огонь костра!

— Ваше преосвященство, что с вами?

Дрожащий голос привел ее в чувство. Цецилия устремила невидящий взор на лицо Дарий и растянула губы в улыбке.

— Так ты говоришь, убить себя?.. — промолвила она задумчиво. — Ну что ж, если ты не можешь жить оскверненной, пожалуй, и впрямь лучше умереть.

— Д-да? — с запинкой выговорила Дария. — Но это же… как же… грех?

Ага, полдела уже сделано! Она уже не мечтает о смерти так самозабвенно! Похоже, Цецилии достался весьма податливый материал.

— Грех можно замолить, — усмехнулась она. — Конечно, если останешься жива.

— Но ведь ночью… — нерешительно шепнула Дария, с ужасом оглядываясь на свой вздыбленный топчан.

Ночью что? — жестко переспросила Цецилия, которой уже до смерти надоела навязанная ей Аретино роль покорной сводни. — Представь, что тебе все это лишь приснилось, тебя мучил кошмар.

— Кошмар? — ахнула Дария. — Конечно, что может быть кошмарнее вот этого?! — Метнувшись к постели, она подняла простыню, на которой расплылись пятна девственной крови, обильно разбавленной мужским семенем. — Мою невинность взял дьявол! Как можно замолить это?!

— Да забудь ты об этом! — не сдержавшись, рявкнула Цецилия. — Забудь! Если бы тебя изнасиловал смертный развратник, ты что, тоже в петлю бы полезла? Ничего подобного. Стерла бы коленки в молельне, вот и все!

Она не договорила, с интересом наблюдая, как Дария зажмурилась, видимо, изо всех сил стараясь это представить, но тут слезы снова брызнули из-под ресниц, и она открыла детски-беспомощные глаза, прорыдав:

— Не могу! Не могу такого представить! Ведь вы сказали, что с мужчиной я бы получила удовольствие, мне было бы хоть что вспомнить хорошее, а тут… — И она с отвращением передернула плечами.

Цецилия непременно рассмеялась бы — если бы могла. Но она только головой покачала, вспомнив историю про монахиню, которую изнасиловали трое разбойников, и та, одернув свое рубище, перекрестилась: «Благодарю тебя, боже! Без греха и досыта!» Вот уж правда, что неисповедимы пути твои, господи.

— Ну, если дело только в этом… — протянула она задумчиво, словно с трудом искала ответа, в то время как уже ясно видела, что делать, что говорить, и нужные слова неслись наперегонки. — Надо сделать так, чтобы тебя взял смертный мужчина. Тогда будет считаться, что он разрушил твою девственность, а инкуб и впрямь являлся во сне.

— Будет считаться? — недоверчиво переспросила Дария. — А кем?

— Да нами с тобой, — пожала плечами Цецилия. — Особенно если ты испытаешь удовольствие.

Дария нахмурилась, обдумывая сказанное своей мудрой наставницей.

— И что, для этого годится любой мужчина? — спросила она осторожно.

— Ну уж нет! — оскорбленно фыркнула Цецилия. — Большинство из них думает только о том, как свой блуд почесать, а о женщине не заботится. Это должен быть особенный мужчина, знающий толк в любви.

— В любви?! — потрясенно воскликнула Дария. — Как, разве и это — любовь?!

«Только это и есть любовь!» — едва не воскликнула Цецилия, но боялась, что разрыдается, если молвит хоть слово, а потому просто кивнула.