Настоящие - Екатерина Белецкая

Солнце начинает припекать, народу становится всё больше, вода уже потеплела, Хатра наливает последнему желающему кружку. Потом они подтаскивают тележку с бочкой к специальному жёлобу, выбивают пробку — и непроданная вода стекает вялой струйкой вниз.

— Пойдём, — велит сестра.

День за днём одно и то же. Гора, бочонок с водой, сбитые ноги, пыль, солнце, сиреневые зонтики покупательниц, бесконечные глиняные кружки, и снова — дорога, пыль, жара, запах свежего дерева, каменный жёлоб мостовой…

Радал не умел жаловаться. Хатра тоже не умела, да и некому им было жаловаться. Пятнадцатилетняя девчонка, десятилетний пацан, в одночасье лишившиеся обоих родителей, они должны были ещё быть благодарны общине, которая их не прогнала прочь, а разрешила работать.

Дом, в котором жила их семья, конечно, тут же отобрали. Но Радалу и Хатре остался просторный сарай, в котором хранились бочки, и сами бочки, и тележка. Это было уже немало, если принять во внимание нравы, царившие в Эбро.

Поначалу, конечно, оказалось тяжело, но они быстро освоились. Хатра занавесила в сарае угол, получилась почти настоящая комната, где земляной утоптанный пол приятно холодил босые ноги, а под потолком, на потемневших балках, иногда устраивали ночёвки летучие мыши.

Они не жаловались.

Молчаливая, худая девушка с обветренным, некрасивым лицом и тощий мальчишка. Они были нужны разве что друг другу, но показывать чувства всё равно толком не научились. Очень редко Хатра вспоминала, что брата можно потрепать по волосам, обнять; она любила его, но выразить это не умела.

Под потолком царила непроницаемая тьма, даже балок не было видно, за стеной бубнили голоса, лениво тёкшие в тёплом, южном воздухе, и Радал, лёжа на своей постели, слушал их и смотрел в темноту. Рядом — руку протяни — на полу спала Хатра, а он лежал и думал про одно и то же. Если их прогонят из сарая, то идти будет совсем некуда. А могут… ой как могут…

Вся жизнь была, от и до, подчинена общине. Община решала, в какой цвет в этом году красить одежду, какие цветы сажать у домов, как оформлять фасады, во сколько вставать и во сколько ложиться… чтобы туристы, увидев опрятный горный городок, всегда могли сказать своё неизменное:

— Ах, шэн… Эбро очарователен! Впервые за двадцать лет зелёный сезон…

Знали бы вы, как он обходится другим, этот сезон!.. Не ты, дорогой турист, стоял в очереди у баков — краску смывать с рабочего платья и потом по-новому красить. Не ты ночами моешь щётками мостовые. Не ты тащишь бочку с водой в гору. Не ты ночами простаиваешь у плиты, готовя изысканные блюда, не ты под проливным дождём ночью везёшь из долины продукты для этих блюд, не ты, не ты…

Это всё делается для тебя, но не тобой.

А ты утром выйдешь на сверкающую чистотой улочку, вдохнёшь горный воздух, пропитанный ароматом накциний, и скажешь своё неизменное «ах, шэн». И пойдёшь по улочке вверх, где в маленьком ресторанчике уже ждёт тебя горячая рыба, испечённая на углях, зелёное яблочное вино, обязательные колбаски, варенные в масле, свежая зелень и мандарины в сахаре, на сахарной же лепёшке — десерт.

Радал перевернулся на бок, подложил под щёку ладонь. Скорее бы зима! Зимой легче. Зимой можно ходить в школу (разрешили, спасибо), можно вставать попозже, а не затемно, можно даже иногда поиграть с другими ребятами. Не со всеми, конечно, но хоть с кем. И не будет, вернее, почти не будет этой проклятой бочки с водой и пыльной дороги. В его маленьком мире, мире десятилетнего мальчишки из самых низов, было очень мало светлого, зато в избытке монотонный труд и усталость. Незримая обречённость и безнадёжность присутствовала во всём, что его окружало. Сестра уже почти смирилась, а он пока был слишком мал, чтобы познать смирение.

Бесконечная темнота. Голоса за стенами стихли — новые хозяева их старого дома закончили вечернюю беседу и ушли спать. Радал лежал и тихонько грезил, бездумно глядя в темноту над головой. Сон всё никак не шёл, а дневная усталость смешивала сон и явь воедино, и мальчик уже не понимал, спит он или нет.

Под потолком вспыхнула слепящая, яркая точка, которая лениво двинулась куда-то в сторону. Потом ещё одна. И ещё… Точки образовывали узор, сложный, похожий на перевёрнутые пирамидки, сплетающиеся друг с другом, и Радал подумал, что, наверное, он всё-таки уже спит и видит сон. Чудесный сон, яркий и новый, особенно в сравнении с окружающей ветхостью. Конечно, этого всего не могло быть на самом деле, потому что такого не бывает… Радал заворожённо смотрел на мерцание в темноте и вдруг услышал шёпот Хатры:

— Да, небесный… я здесь… Не сон!

— Хатра, — шёпотом же позвал Радал, — что это?

— Ты… ты видишь? — поражённо спросила она.

— Ага. Красиво как, — с восторгом прошептал Радал. — А что это такое?

Хатра легко поднялась с пола и села рядом с братом.

— Это счастье, — серьёзно сказала она. — Теперь мы сможем уйти туда вместе. Слава богу, Ради, слава богу… Я не могла уйти, потому что тогда мне пришлось бы бросить тебя. А я не могла.

— Куда уйти? — удивился Радал, продолжая наблюдать за танцем точек под потолком.

— К небесным, — ответила Хатра и материнским, таким знакомым жестом, взъерошила ему волосы. — Хочешь на небо, Ради?

Какие могли быть вопросы? Особенно если сестра, самый любимый и близкий в мире человек, это предлагает?!

— Хочу, — ответил Радал. — А как…

— Они придут за нами. — Хатра улыбнулась. — Придут, вот увидишь.

Оказывается, она уже давно говорила с тем, кого называла для себя «небесным». Сначала голос появлялся лишь в снах, потом она поняла, что это не сны, голос говорил слишком правильные вещи, причём так, что Хатра их отлично понимала. Он не умствовал, не загадывал загадки, но…

Радал с замиранием сердца слушал, что сейчас шёпотом рассказывала ему сестра. Оказывается, Пространство гибнет, его съедает серая пыль, но есть в этом мире избранные, которые смогут её остановить. Она одна из этих избранных, а сейчас, оказывается, и брат её тоже способен видеть Пространство так, как нужно для уборки серой пыли.

Следующие два года жизни слились для Радала в один миг, полный смысла, движения, полёта. Но почему-то ныне эти два года выглядели словно смазанными, они истлели, подёрнулись рябью, и сейчас Радал понимал — что-то странное было с ним и с сестрой, странное, необычное, словно на эти два года они лишились души и памяти. Корабли, встречи, какие-то люди, звёзды… Мальчик ничего толком не понял, да и не дано было ему понять. Они убирали из Пространства мусор.