Из прошлого: далекого и близкого - Николай Яковлевич Мерперт

мощью германской военной машины. Неоднократно познавали горечь поражений. Достаточно назвать Керчь, Феодосию, Севастополь, Изюм-Барвенково, Северный Кавказ, Демьянск, Ржев, Нижнее Поволжье, Калмыкию. Но ситуация резко изменилась. Одно за другим те же наименования повторялись с победным завершением, знаменуя катастрофический разгром мощнейших германских соединений. В веках будут жить победные операции наших войск и на Нижней Волге, и в Крыму (включая Севастополь), и в Нижнем Поволжье, и на Северном Кавказе, и на Смоленщине. И при всем многообразии военной ситуации на всех этих участках, приведший к ней перелом был обусловлен битвой под Москвой, перелом как собственно военно-стратегический, тактический, технический, так и духовный. Не будет преувеличением говорить о двух принципиально различных периодах в ходе II Мировой войны: до и после Московской битвы. Это различие в значительной мере предопределило развитие событий и на Нижней Волге, и в Ленинграде, и на Курской дуге, и на Днепре, и в Белоруссии, и в Северной Африке, и в Тихом Океане. Резонанс Московской битвы достиг далеких земель и морей, резко нарушив представлявшиеся догмой планы победоносной войны как на западном, так и на восточном ее флангах. Определенным образом коснулось это и новгородского фронта. Активность немецкого натиска заметно ослабла. Касалось это, прежде всего, неприятельских попыток форсировать Волхов и Малый Волховец, предпринимавшихся неоднократно и в равной мере бесплодно: наша оборонительная линия каждый раз четко доказывала свою эффективность. Война здесь принимала все более позиционный характер. Немецкий язык был хорошо слышен с противоположного берега сравнительно узкого Малого Волховца, но он все более сдавал свои позиции и сменялся иным: вначале нам трудно было его понять, потом противник вывесил плакат: «Vivo Franko!». Положение прояснилось. Немцы отозвали свой контингент, заменив его испанцами. Наступило относительное спокойствие. Во всяком случае, никаких серьезных намерений продвижения на восток эта новая «воюющая держава» не предпринимала.

V. Инвалидность. Отчисление из армии. Возвращение в Москву

В феврале 1942 года я подвергся обследованию и был признан негодным к дальнейшей службе в армии по военной инвалидности, а во второй половине месяца был отправлен в Москву. Моя армейская служба кончилась. На ее месте остались контрактура локтевого сустава левой руки и следы нескольких ранений без повреждений костей, осколками снарядов и авиабомб. Мальчишескую гордость вызывал удар прикладом (по-моему, пластмассовым) по голове, но и он был не слишком серьезен — как-никак рукопашная схватка, но и она заметной травмы не вызвала, да и соперник мой оказался достаточно хилым. Во всяком случае, заживали эти ранения (кроме руки) достаточно быстро и никаких осложнений не дали. Поэтому отчисление мое из армии было, безусловно, справедливо. А вот расставание с врачами, сестрами, начальником госпиталя доктором Коганом было, естественно, очень грустным: я уже подчеркивал, что было нас сравнительно немного. Мы считали естественным делиться и радостью, и удачами, и мы очень «прикипели» друг к другу. Перед самым отъездом мне разрешили походить по городу, который навсегда запомнился мне строгостью, деловым настроем, спокойствием, ответственностью, как бы разлитой по всему городу. Остались у меня об этом достойном городе «на диком бреге Иртыша» самые глубокие воспоминания. В следующие годы я неоднократно приезжал в Омск, но, к сожалению, надолго там не останавливался.

Тогда же, в феврале 1942 года, я, естественно, с нетерпением ждал отправления в Москву. Отправились ночью и ехали долго: длительные стоянки поезда на станциях, пропуская воинские эшелоны. В отличие от предыдущего пути в Сибирь, с приближением к Уралу стали выключать свет, хотя никто, конечно, не спал — все стояли у окон, вглядываясь во тьму, на сей раз уже Европейской России. Конец пути был, как обычно, особенно медленным, но вот замелькали с детства знакомые названия пригородных станций, потом в предрассветной мгле обрисовалась башня Ярославского вокзала и, наконец, Москва. Документы проверили достаточно оперативно, но было это в первом часу ночи, а до шести утра продолжался комендантский час. Так что ночные разговоры были продолжены. В здании вокзала было относительно свободно, и мы получили некоторые сведения о московских событиях, прежде всего, о бомбардировках Большого театра, Музея изящных искусств, Театра им. Е. Вахтангова, одного из старых зданий Московского Университета (на Моховой). Как правило, информация передавалась скупо, без преувеличений и истерических ноток, спокойно и корректно, а некоторые сведения у нас уже были благодаря эвакуации в Омск театра им. Е. Вахтангова, находившегося напротив окон моей госпитальной палаты. В Москве же театр был на Арбате — в нескольких сотнях метров от моего дома. Самолет, сбросивший бомбу на театр (убившую одного из лучших его артистов Василия Васильевича Кузу), сбросил вторую у подъезда моего дома, где дежурил мой отец — бывший офицер, которого с силой отбросило на выбежавшую из дома собаку.

Первым впечатлением от военной Москвы было сравнительно скромное число заметных разрушений. Мало изменилось оно и в дальнейшем. Воздушная оборона столицы была достаточно прочной. Она крайне эффективно дополнялась огнем зенитной артиллерии, умелыми и самоотверженными действиями наших и союзных истребителей, «вездесущность» которых отмечалась фактически круглосуточно «шарами воздушного загражденья», наконец, активными, отважными действиями населения на крышах домов, где были обезврежены многие тысячи зажигательных бомб.

Но не одной воздушной обороной ограничивалась глубокая специфика «военной Москвы». Использовались все природные возможности: рельеф местности, водоемы, растительность, завалы, трещины, а также технические дефекты — словом, все, что могло препятствовать передвижению вражеских групп. К этому должны быть добавлены многочисленные и многообразные специальные технические средства того же назначения.

Таковы отдельные специфические черты «военной Москвы», которые были выработаны, в основном, за последние полгода. И не менее важным фактором была своеобразная «разгрузка» города, эвакуация не только части его населения, но и правительственных, партийных, дипломатических, хозяйственных, общественных, учебных учреждений, что в значительной мере способствовало общей организованности жизни столицы и устранению многих препятствовавших ей явлений. Запомнился один из первых плакатов, отмеченный на улицах города (зима 1941 год): «Прекрасен, строг и по-военному четок образ столицы нашей Родины в эти грозные дни...». Это имело прямое воздействие на все стороны жизни населения Москвы, его моральный дух, инициативность, уверенность в разгроме противника, усиливавшейся с каждой новой сводкой с Московского фронта.

VI. Военная Москва. Воссоздание университета

В момент наивысшей опасности, в октябре-ноябре 1941 года, когда враг ценой колоссальных усилий