Из прошлого: далекого и близкого - Николай Яковлевич Мерперт

Сразу же по окончании войны широко развернулись полевые археологические исследования.

В 1945-1947 гг. я имел счастье участвовать в проблемно совершенно разных, но знаковых для всей дальнейшей моей жизни экспедициях. Это исследования Пантикапея в 1945 и Великого Новгорода в 1947 годах. Данные обстоятельства дают мне смелость считать, что как полевой археолог я принадлежу школе В.Д. Блаватского и А.В. Арциховского.

Несмотря на опыты раскопок Пантикапея, в той или иной форме охватившие весь XIX век, планового и регулярного характера они тогда не достигли (может быть, за исключением работ К.Е. Думберга).

Но, несомненно, древнейшее мореходство, появление купцов-пиратов из Эгейи в Черном и Азовском морях имели место уже в киммерийскую эпоху. Свидетельство тому — миф о походе аргонавтов за золотым руном в Колхиду, относимый античной традицией к микенскому времени. Версии мифа о проникновении аргонавтов к Танаису свидетельствуют о пусть единичных проникновениях эгейских кораблей в Азовское море. С этим же мифологическим циклом связана версия о наименовании Пантикапея, происходящем от реки Пантикапа, и основании его в глубочайшей древности — более чем за семь веков до ранее надежно засвидетельствованного основания милетской апойкии. Определить рациональное зерно внутри этой сравнительно поздней легенды крайне трудно, здесь закономерен ряд различных предположений, включая наличие поселений на Боспоре еще в догреческое время, древнейших связей с Кавказом, наконец, наличие определенной роли солнечного культа у жителей догреческого Пантикапея. Более определенны, хотя все еще скудны и отрывочны, свидетельства наличия древнейшего письменно зафиксированного здесь народа — киммерийцев.

Долгое время, повторю, и они были крайне скудны, ограничиваясь случайными находками бронзовых изделий, архаичной керамики и примитивной каменной скульптуры, переиспользованной в качестве строительного материала.

Лишь позднее, с 1950-х годов были выявлены достаточно информативные и безусловные слои доантичного времени, причем обнаружены в должном стратиграфическом контексте ряда древних поселений Керченского полуострова. Начало заселения зафиксировано подобными остатками и на месте будущей столицы Боспорского царства Пантикапея, задолго до обоснования там переселенцев из Милета. Памятником зодчества киммерийского времени с должным основанием считает В.Д. Блаватский и «Золотой Курган», находящийся в 4 км к западу от Пантикапея. Это подлинно циклопическое сооружение, диаметр насыпи которого превышал 80 м, а поддерживающая ее крепида в высоту достигала 11,5 м еще в двадцатых годах XIX в.

Достаточно убедительно к тому же киммерийскому времени относит В.Д. Блаватский и развал бута крепостной стены, разрушенной не позднее V в. до Р.Х., материал для которой был взят из остатков значительно более ранней, догреческой постройки, подобно тому, как в одну из стен другого боспорского города (Дии-Тиритаки) были заложены примитивные скульптуры киммерийского времени. В.Д. Блаватский справедливо подчеркивает отсутствие более определенных свидетельств наличия на Митридатовой горе в конце II тыс. до Р.Х. киммерийского поселения в силу отрывочности и незначительности отмеченных материалов, хотя определенным образом с ними согласуется наличие явно привозных изделий художественных ремесел, но и последние чрезвычайно редки.

Резкие изменения наступают в VII в. до Р.Х., когда торговые связи побережья Понта с греческими городами Эгейского бассейна приобретают регулярный характер, обусловливая возникновение эмпориев, в том числе и на месте Пантикапея (на грани VII и VI вв. до Р.Х.), где фрагменты расписной посуды и остродонных амфор перестают быть редкостью. В период пантикапейского эмпория здесь появляются характерные образцы родосской и самосской посуды с росписью в ковровом стиле, а также подобные предметы и из прочих греческих культурных центров. Точный период существования пантикапейского эмпория пока не установлен. Во всяком случае, он уже функционировал в конце VII в. до Р.Х., в первой же половине VI в до Р.Х. был сменен полисом, возникновение которого обусловлено ожесточенной социальной борьбой в Милете около 590-580 гг. до Р.Х. Это рефлектировало на ситуацию в Пантикапее, где резко возросло число находок на городище, а возникновение полиса было обусловлено борьбой между двумя враждебными партиями милетцев, шедшей с переменным успехом, но при любом варианте резко активизировавшей как экономическую, так и политическую жизнь города, а также объединение вокруг Пантикапея целой серии греческих городов, расположенных по обоим берегам Керченского пролива, образовавших Боспорское государство со столицей в Пантикапее, занимавшей в период расцвета площадь около 100 га. На вершине находился акрополь с храмами и общественными постройками, на опоясывавших холм террасах располагались дома, мастерские, склады. Город обладал удобной гаванью. Но во II-I вв. до Р.Х. бурные политические события (восстания, внутренние и внешние войны, а также природные катаклизмы (землетрясение 60-х гг. I в. до Р.Х.)) нанесли Пантикапею значительный ущерб и потребовали значительных восстановительных работ. Но и после этого город сохранял значение крупного производственного и торгового центра вплоть до конца IV в., когда гуннские и прочие нашествия на суше и пиратские набеги с моря резко подсекли экономическую активность и политическое единство Боспорского царства и его столицы.

Несмотря на тяжелый урон, понесенный Керченским музеем в годы немецкой оккупации, часть коллекций удалось сохранить, как и отдельные участки довоенных раскопок. Музей был не только разграблен, но разорен, разбросан, депаспортизован. И восстановление хранилища уникальных древнегреческих ценностей юга России необходимо было начинать с наведения самого элементарного порядка. А для сохранившихся единичных сотрудников Музея задача была непосильна. Поэтому на соответствующем совещании в ИИМК В.Д. Блаватским было предложено послать в Керчь для помощи двух его учеников-дипломников, специализирующихся по античной археологии и имеющих в этой области пусть и минимальный, но опыт. Выбор пал на Милицу Георгиевну Воробьеву, участвовавшую в раскопках Фанагории еще в довоенные годы и прекрасно себя там зарекомендовавшую, и на автора этих строк. У меня такого опыта не было. Была влюбленность в античность со времен «Антигоны», экспедиция Б.Н. Гракова да семинар В.Д. Блаватского по древнегреческой керамике в ГМИН. О том же, что необходимо было сделать, представления у нас были весьма смутные. Самым кратким (и неопределенным) ответом могло быть слово «всё!».

Со столь конкретной программой мы и прибыли в Симферополь, а точнее, к длинному забору, символизирующему бывший его вокзал. Но нет худа без добра — у М.Г. Воробьевой еще с довоенных времен была знакомая в городе — рабочая из музея. Мы решили у нее остановиться и тотчас тронулись, забыв про вещи, в том числе и про четырехмесячную (с лишним) зарплату (на каждого!), оставленную в сумке на упомянутом заборе (а отошли мы уже километра на два). Бросился назад: к глубокому удивлению моему