Из прошлого: далекого и близкого - Николай Яковлевич Мерперт

активизировались. В ходе одной из них на болоте между двумя сопками я был ранен пулей, раздробившей мне локоть левой руки. Я видел стрелявшего в меня солдата, и перестрелка наша напоминала дуэль вплоть до его попадания, после которого он исчез. Не исключено, что выстрелили мы одновременно. Во всяком случае, дальнейших выстрелов с его стороны не последовало. У меня хватило сил вернуться на занятую нашими бойцами густо залесенную сопку. Здесь мне оказали первую помощь и отвели в следующую «инстанцию» — передовой пункт медсанбата, где все оказались переведенными вслед за мной из-под Новгорода. Несмотря на всего лишь недельную разлуку, встретились мы очень тепло, рану мою обработали, а далее я следовал уже не пешком и не на носилках, а на телеге, перевозившей раненых и спасавшей их со времен великого Пирогова. В сумерках привезли меня в большое село, где размещался головной медсанбат с операционной и соответствующим оборудованием. Электричества не было, были большие керосиновые лампы как висевшие под потолком, так и переносные, вполне достаточно освещавшие наскоро сколоченные импровизированные операционные столы. Чистота в этом обычном деревянном доме была поразительная, причем это была не холодная больничная тишина, а специфический деревенский уют. И главное — врачи, сестры, санитарки, весь персонал. Были две смены, но, по-моему, они не менялись, работали одновременно, едва держались на ногах, но ни взглядом, ни жестом не выдавали сверхчеловеческого переутомления и всеми силами старались ободрить раненых, вселить в них надежду, влить новые силы, которые давно были на исходе у них самих. Нельзя было не поражаться самоотверженности, самоотречению, железной выдержке врачей и сестер, значительную часть которых составляли совсем молодые, хрупкие на вид женщины и девушки. В ожидании очереди я присматривался к ним и видел подлинный, ни с чем несравнимый человеческий подвиг, рядовой, повседневный, принявший массовый характер и по своей глубине, многозначительности, гуманизму превышающий все прочие определения этого понятия.

Когда подошла моя очередь, меня тоже попытались ободрить, предупредив, что анестезирующие средства у них дефицитные и что операция может быть сделана и в стационарных условиях. Я отказался и благодарю Бога, давшего мне силы с должной твердостью выдержать ее именно здесь, среди этих людей, воздействие которых сильнее любых анестезирующих средств.

Операция прошла успешно. Через день на той же телеге меня отвезли к большому озеру (очевидно, Валдайскому) и переправили на остров с монастырским зданием, переоборудованным под временный госпиталь. Переоборудование продолжалось, но здание уже было переполнено ранеными. Никакого места мне не досталось, ходить было трудно, я сел на широкую ступень одной из лестниц и сидя заснул. Проснулся от громкого разговора стоявших вокруг меня людей. Один из них — высокий полковник медицинской службы выговаривал прочим за мою ситуацию: оказалось, что я во сне скатился со ступеньки и повредил руку, повязки были пропитаны кровью. Второй врач оправдывался полным отсутствием свободных мест в палатах. Полковник приказал отнести меня в свой кабинет, где сам занялся моим ранением. Я же потерял сознание. Очнулся в большой переполненной палате и лежащим на тюфяке с постельным бельем. Рука была в гипсе, рядом дежурила сестра. А ближайшим соседом оказался мой ровесник, громогласный танкист, который тут же меня узнал: несколько дней мы были в одном экипаже (этот эпизод я пропустил). Он очень скрашивал мне пребывание в палате, где был использован каждый квадратный метр. Во время обхода неизменно подходил ко мне полковник и подробно расспрашивал о моем состоянии, причем однажды в ответ на мои слова благодарности грустно сказал: «Кто знает? Может быть, сейчас и мой сын...». Он был москвич, и я горько сожалею, что не догадался хотя бы узнать его адрес. Это черная и непростительная неблагодарность... Тем более что и здесь, как и в переоборудованной в операционную деревенской избе персоналом госпиталя делалось фактически невозможное: в кратчайший срок, под постоянной угрозой бомбардировок и обстрела, при огромных трудностях доставки и продовольствия, и всех видов материалов, и, главное, самих раненых на один из островов Валдайского архипелага, царили безусловный порядок, четкость и чувство глубочайшей ответственности. Людей явно не хватало, продолжалось переоборудование, изыскание новых площадей, поддержка нормального режима питания, свежести воздуха, чистоты помещений и белья. Весь персонал был «многофункционален»: врачи осваивали рабочие профессии, а рабочие — медицинские. И здесь никто не считался со временем, боюсь, что, как и в предыдущем прецеденте, работали одновременно обе смены при сохранении строжайшей дисциплины, организованности, инициативы. И все это было весьма существенным фактором как физического, так и духовного воздействия на состояние раненых.

Монастыри на острове Валдайского озера. В годы войны здесь располагался военный госпиталь

С момента последнего ранения я успел побывать в нескольких прифронтовых лечебных учреждениях различного ранга, и везде характер работы и царящая в них атмосфера вызывали глубокое удовлетворение и гордость. Эта важнейшая сторона нашей военной организации представлялась вполне совершенной.

В последнем госпитале было предпринято определенное распределение: больные с легкими ранениями подлежали переводу в ближайшие госпитали, тяжелораненые — отправке в далекие лечебные учреждения, прежде всего, в Сибирь. Я был причислен к последним. Не без грусти попрощался с валдайским госпиталем, и под вечер состоящий из теплушек поезд двинулся на восток в направлении Рыбинск—Ярославль.

Мои нары были внизу, и я моментально крепчайше заснул. Проснулся уже после рассвета. Поезд стоял на станции Бежецк. Вагон мой был последним. Фактически он был почти пуст. Крыша его была частично сорвана, ворота теплушки почти полностью открыты. В них стояла медицинская сестра — почти девочка. Рядом со мной лежал здоровенный парень, которого я принял за убитого, что он решительно опроверг богатырским храпом: просто нервы у него были еще крепче моих. Я же проспал бомбардировку эшелона, от сестры же узнал, что прилетевший с рассветом немецкий самолет сбросил бомбы на уровне нашего вагона, но был отогнан защитным огнем. Между взрывами и эшелоном стояло несколько массивных пакгаузов, очевидно, еще дореволюционной постройки. Они «погасили» взрывную волну. Все, кто был в состоянии, с помощью сестер и друг друга покинули вагоны и попрятались кто куда — у насыпи, у тех же пакгаузов, у прочих построек. Считайте это подлинным чудом, но жертв среди раненых не было. С большим трудом они были водворены на свои места.

Забегая же вперед, с тяжелым сердцем сообщу, что самолет вырвался из зоны защитного огня, на перегоне к Рыбинску догнал другой санитарный