Новые русские - Михаил Рогожин

— Не может же он, в самом деле, ни с того ни с сего взять и появиться? — говорит она быстро и громко.

— Появился, — устало констатирует Элеонора.

— А в чем одет? — оживляется Гликерия Сергеевна, возбужденно поблескивая своими немигающими фарфоровыми глазами.

— В том самом фраке, в котором похоронили.

— Значит, не лежится ему под землей…

Элеонора знает, когда свекровь нервничает, то начинает растопыренными пальцами ворошить свои фиолетово-серые букли. Какие мысли бродят в ее иссушенном любовными интригами мозгу? Скорее всего, она не в состоянии адекватно оценить появление сына. Если он действительно ее сын. В чем Элеонора начинает сомневаться. От волнения Гликерия Сергеевна мелко трясет кукольной головой.

— Ты уверена, что не приснилось? Всякое бывает. Мне иногда, особенно вскоре после смерти, Иван Модестович снился, царство ему небесное. Точь-в-точь, как живой. Заходит вдруг в спальню и говорит: «Одевайся, мне сейчас орден будут вручать. Сам товарищ Сталин послал за тобой». И я дура дурой наряжаюсь — бальное в пол черное платье, Шифон, скромное декольте и на грудь цепляю бриллиантовую брошь. Но почему-то Сталецкий против этого наряда. Кричит на меня и исчезает. Я плачу навзрыд. Ведь сам товарищ Сталин посылал… — просыпаюсь, подушка мокрая от слез, ночная рубашка перекручена, никакого Ивана Модестовича и в помине нет. Одним словом — сон. В то время и Сталин-то уже помер. А звание народной артистки он мне все-таки успел подписать. Я ведь в отличие от Орловой и других любительниц не крутила перед ним хвостом. Мне Сталецкий запрещал ходить на правительственные приемы. Он боялся Берию. Тот уж коль положит взгляд на чью-нибудь жену, то готовься либо к ордену, либо к ордеру… Теперь о многих дамах в связи с ним всякие истории рассказывают. А обо мне нет. Хотя я ему нравилась. Мне про это рассказывали…

Гликерия Сергеевна внезапно замолкает, встряхивает головой, хватается руками за деревянные ручки кресла и, подавшись вперед, приглушенно спрашивает:

— Значит, Василий приходил? Чего молчишь? Мне из первых уст узнать надлежит. Таисья любит приврать. Сказала, что вы с ним даже вино пили. Он что, живой? Да говори, золото мое! — не выдерживая, грозно кричит старуха.

Элеонору передергивает от ее тона. Нет никакого смысла рассказывать о появлении Ласкарата. Свекровь замучает вопросами, догадками, подозрениями. И все равно не поверит. Уж лучше соврать.

— Вы, Гликерия Сергеевна, разумно восприняли случившееся. Наверняка мне приснился сон. Но сон наяву. Возможно, я бредила. Влияние каких-нибудь магнитных бурь. Я ведь его очень любила. Это чувство и материализовалось в видение. Единственное, случившееся на самом деле, — мой испуг. Мне было страшно снова лечь в постель. Я позвонила Нинон. Оказалось, часов пять утра. — Элеонора ловит себя на том, что сама начинает верить в это. А, с другой стороны, иначе и быть не могло. Зачем она поддалась уговорам Нинон и поехала к этому жулику Артему Володину. Шарлатан редчайший! Ему полный смысл запугивать ее сказками про привидения. Вылечить Василия не смог, вот и несет всякую чушь в свое оправдание. Элеонора успокаивается. Нервный озноб, не отпускавший весь день, понемногу проходит. Старуха не сводит с нее глаз и тоже готова согласиться, что никакого пришествия Василия не было.

— Мне как Таисья сказала, я сразу заподозрила очередную сплетню. О великих людях всегда небылицы слагают. Василий при жизни держал себя замкнуто, недоступно для них. О нем боялись слухи пускать. А как умер, каждый готов оговорить.

Давая понять, что все абсолютно прояснилось, Гликерия Сергеевна резко поднимается с кресла и, прямо держа спину, зыркает по комнате в поисках недостатков. Подходит к канапе из той же карельской березы, стоящее наискосок от угла комнаты к центру, отбрасывает велюровые подушечки и пробует рукой лежанку — не продавились ли пружины. При этом в который раз сообщает, что канапе начала XIX века и многие знатные люди любили отдохнуть на нем с газетой или книгой в руках. А Иван Модестович после обеда обязательно ложился с папироской в зубах и сочинял музыку. Потом она подходит к пианино. Открывает крышку, проводит по клавишам. «Блютнер» явно расстроен.

— Ты, золото мое, вызови настройщика. Негоже инструменту превращаться в пыльный комод. Его клавиш касались пальцы всех великих музыкантов нашей страны.

— Разумеется, — лениво отвечает Элеонора, готовая выслушивать обычные традиционные претензии бывшей владелицы оставленного антиквариата. Единственная радость: уже поздний вечер и Гликерия Сергеевна скоро уберется к последнему любимому мужу.

Но свекровь перестает осматривать вещи и категорично заявляет о своем намерении остаться ночевать с Элеонорой.

— И не спорь, золото мое. Должна проверить сама. А завтра выведу Таисью на чистую воду. Давно пора поймать ее за язычок. Я с собой взяла ночную рубашку, кремы и сердечные капли. В спальне кровати широкие. Перед войной у Ицика-ювелира покупали. Царство ему небесное, только продал и на следующий день в лагерь загремел. Тогда с ювелирами не церемонились. Вдвоем не будет тесно.

Элеонора в недоумении — радоваться или злиться на старуху. Но противиться не решается. Какая-никакая, а живая душа рядом. Хоть и стерва, но считается матерью Василию. Не верить же Володину, что она ведьма и получила ребеночка от айсора.

Гликерия Сергеевна отправляется в ванную для гостей и быстро переодевается. Выходит в длинной ночной рубашке и кружевном чепчике. Косметику с лица не смыла и кажется Элеоноре престарелой куклой «Барби». «Господи, она все еще женщина», — не без восхищения отмечает про себя Элеонора и предлагает вечерний чай. Но старуха, оказывается, не ест, не пьет после семи и готова немедленно ложиться спать. Элеонора стелет ей крахмальные белые простыни и уходит в свою ванную комнату. Долго стоит под горячим душем, мечтая лишь об одном — коснуться распаренным телом постели и забыться спасительным сном.

Когда Элеонора возвращается в спальню, ее встречает мерное сопение Гликерии Сергеевны, лежащей на спине. Поскольку окна спальни выходят не на Тверскую, а во двор, шум улицы не доносится, и это сопение в темноте хоть немного разрывает пугающую Элеонору тишину. Чем больше Элеонора желает уснуть, тем дальше бежит от нее блаженное забытье. Она лежит с закрытыми глазами и обманывает сама себя. Без конца вертится, потому что любое положение тела быстро утомляет. То мешает рука и неизвестно, куда ее деть, то защемляется грудь, то хочется разбросать ноги, то, наоборот, поджать их к животу. Ужасно нудно имитировать собственный сон. Неужели она это делает из боязни, что откуда-то из-за оконного стекла за ней наблюдает Ласкарат? Элеонора не выдерживает, открывает глаза и бесстрашно смотрит в тускло освещенное рассеянным лунным светом окно. Никакого Ласкарата. Только вдалеке белеет величественная башня гостиницы «Пекин». Казалось бы, все в порядке, как обычно. Успокойся и спи. Молодец Гликерия Сергеевна. В ее возрасте люди без снотворного жизни не мыслят. Употребляя все более сильные препараты. А она легла на спину и сразу в объятия Морфея, словно и он ее любовник. Фантастическая нервная система. Поэтому и пережила стольких мужей. Элеонора собирается мучиться дальше. Но стоило ей отвернуться от окна, как глаза резанула тонкая полоска света, вырывающаяся из-под двери спальни. У Элеоноры от неожиданности кружится голова. Она боится пошевельнуться. В спальню ведут две двери. Одна из холла, другая через кабинет. В кабинет Элеонора сегодня вообще не заходила. Да и когда ложилась, никакого света не было. Ужас забивается к ней под одеяло и прилипает к коже. Значит, он там. В кабинете. Раньше, когда был жив муж, она часто просыпалась ночью от этой полоски света. Но тогда страха не было. Элеонора знала, что Василий любит работать по ночам. Писать дневник или статьи по теории композиции. Еще он любил перебирать старые письма и фотографии, должно быть, предчувствуя скорую смерть. Элеонора знала, что он хранит письма своих многочисленных поклонниц и бывших любовниц. Но не ревновала. Ласкарат был слишком велик для этого мелкого чувства. Он принадлежал всем. И немного ей. Почему же после смерти он решил мучить именно ее? Любовь? Вряд ли. Он любил себя и ей благосклонно дарил это неувядаемое чувство к себе. Скорее вернулся забрать какие-нибудь письма, которые могут скомпрометировать его память. Бред! Бред! Бред! Элеонора вне себя от бессильной злости. Додумалась — мертвец приходит за письмами!.. А может, среди них спрятан договор, подписанный с дьяволом и заверенный кровью? Вот до чего доводит бессонница. Элеонора, чуть дыша, напряженно ожидает, когда бесшумно откроется дверь и в ее проеме темным силуэтом возникнет знакомая фигура с развевающимися волосами. Но дверь остается неподвижной. Элеонора вслушивается в тишину, царящую за ней. Ей кажется, что наконец скрипнуло кресло у письменного стола. Потом почти явно зашуршали страницы не то перелистываемой книги, не то читаемого письма.