Новые русские - Михаил Рогожин

— Сейчас все стараются выглядеть лучше, чем живут, — словно читая его мысли, с достоинством отвечает Вера. Закидывает ногу на ногу, роется в сумке, достает длинный белый мундштук, вставляет в него сигарету и только после этих приготовлений интересуется: — Я могу закурить?..

Глотов напрягается. Всем известно, он не переносит табачного дыма. Но в данный момент от злости боится сказать что-нибудь резкое. Поэтому утвердительно кивает головой. Вера элегантно закуривает, пуская в сторону тонкую струю дыма.

— Не скрою, я готовилась к нашей встрече. Вы человек масштабный, умеете вовремя подняться на ступеньку выше остальных. Общение с вами меня, как женщину, вдохновляет. Ваше приглашение участвовать в предвыборной кампании — не просто работа, а возможность помочь, чтобы в парламенте оказался хоть один умный и образованный человек. — Следующая струйка дыма выпускается прямо в Глотова. Он закашливается. Вера пальцами тушит сигарету. Прячет окурок обратно в пачку: — Простите, я забыла, что вы не курите.

— Ерунда, — сквозь кашель успокаивает ее Глотов. А про себя отмечает: что ни говори, но Вера — женщина с головой. И все-таки по дружбе он обязан ей подсказать:

— Вы на меня, Вера, не обижайтесь, но окружающие меня сотрудники люди скромные, прямо скажем, небогатые, и я не хотел бы, чтобы своим внешним видом вы, будучи рядом со мной, привлекали внимание. Нам о деле следует думать. О людях. Об экологии. И природы, и человека. Я вам организую защиту докторской, а вы сделаете несколько статей в поддержку моей программы.

Вера понимает, что эффект, который она тщательно готовила, произведен. И никуда этому Глотову не деться. Она демонстративно опускает глаза и проникновенно спрашивает:

— Но я могу надеяться, что наши встречи не будут носить только официальный характер?..

— Что вы имеете в виду? — настораживается Борис Ананьевич. — Я ко всем отношусь одинаково. Вам известно мое уважение к женщинам. Нам придется какое-то время проводить вместе, но, разумеется, в рамках приличий.

Вопрос, заданный женой Макса, Глотову не нравится. Он дорожит своей репутацией. А тут, надо же — за один день второе искушение. Нет уж, милая, таким способом Глотова не окрутить. Понтифик Артемий, выслушав откровенный рассказ об утреннем рандеву, посоветовал больше с этой женщиной не общаться. Более того, срочно куда-нибудь на время уехать. Ведь завтра утром она заявится в кабинет к Борису Ананьевичу как к любовнику. А это — чревато. Решено от девицы избавляться таким способом: Глотов должен этим же вечером отправиться в давно намеченную командировку в Иваново. А секретарша Валя связывает уборщицу с Артемием, который передает ее своему пациенту Матвею Евгеньевичу Туманову. Тот как раз нуждается в подобной милой девушке для длительных отношений.

Глотов всегда следует советам Артемия. Поэтому возвращается в фонд с ощущением, что гора с плеч свалилась. Нельзя сказать, что он испытывает желание ехать в Иваново. Придется выступать перед ткачихами. Дело нужное, но занудное. К тому же тексты выступления до сих пор не готовы. Поездки по городам запланированы на весну. Придется ломать график. С экологией в Иванове хреново, впрочем, как и везде. Фабрики закрываются. В гостиницах живут подозрительные кавказцы. И все же завтрашнее утро должно застать его подальше от этого кабинета. Глотов сообщает Вере, что уезжает на несколько дней в командировку. Поэтому она до конца недели свободна. Вера явно расстраивается. Ее выразительные губы с четкими верхними треугольниками чуть приоткрываются, а уголки опускаются вниз. Вот-вот расплачется. Из взрослой солидной дамы, без пяти минут доктора наук, Вера на глазах Глотова превращается в обиженного ребенка.

— Без меня здесь какая работа? — невольно оправдывается Борис Ананьевич.

— А вы возьмите меня с собой. Я наверняка пригожусь. Вас ведь представлять надо, — непосредственно и пылко убеждает Вера.

Глотов теряется окончательно. Либо она двинулась головой на своей докторской, либо здесь какой-то подвох. А, с другой стороны, предложение не такое уж глупое. Вера способна придать научную основательность его выступлениям экспромтом. Лучше бы она была мужчиной. Но теперь поздно менять кандидатуру. Пусть едет. Заодно к ней и присмотрится. Провинция не Москва. Наговорит глупостей, никто и не заметит. Глотов снова улыбается и, стараясь сохранять начальственный тон, соглашается взять Веру с собой. Тут же вызывает секретаршу и просит срочно оформить командировку новой сотруднице. При этом замечает, каким лукавым взглядом Валентина разглядывает Веру.

— Вера Анатольевна, доктор биологических наук, доцент Московского университета, — строго сообщает секретарше. — Она возглавит научные проекты нашего фонда.

Валя не скрывает удивления и не столько спрашивает, сколько утверждает:

— Вы поедете в СВ.

Глотов чуть не подскакивает в кресле. Зыркает на Валентину и отсекает:

— Нет. Разбазаривать средства фонда не дано никому. Два купированных, пожалуйста.

Поезд в Иваново отправляется ночью. Вера возвращается домой за вещами. Она удовлетворена своим визитом. На кухне сидит Макс. Пепельница полна окурков. Перед ним — початая бутылка водки. Взгляд непривычно отсутствующий. Вера надеялась, что он придет поздно и она сможет спокойно собраться. Макс тоже недоволен появлением жены. Его мысли витают возле дома на Тверской. Несколько часов он ходил туда-сюда мимо подъезда. Один раз даже отважился зайти. Но выяснилось, что за первой массивной дверью существует вторая, с кодом. Через небольшие граненые стекла он увидел старушку консьержку, сидящую за письменным столом и читающую газету. Прямо перед дверью — очень большое зеркало, в котором отразилось бледное лицо Макса. Чуть левее зеркала в большой раме виднелась картина Дега «Голубые танцовщицы». Макс узнал эту картину. Ему даже было известно, что танцовщицы запечатлены художником не во время танца, а когда поправляли свой наряд у такого же большого зеркала. Наверное, в этом доме живут балетные звезды Большого театра. Нажать на кнопку звонка и побеспокоить консьержку Макс не посмел. Чего он ждал у подъезда вдовы Ласкарата? Сам себе объяснить не мог и не пытался. Долго всматривался в обличье композитора, выбитое на мемориальной доске. Что-то возвышенно-зловещее возникало в его фигуре с поднятыми над головой руками. После такого мужчины сложно жить обычной женской судьбой. Был знаменитый, богатый муж, по возрасту младше Макса. Талантливый, светский, международный. Кто же рискнет занять его место в спальне? Только еще более известный и достойный? Вряд ли. А другой, обычный, он же будет чувствовать себя жалким червяком у подножия памятника. Конечно, может появиться проходимец, с радостью и жадностью пользующийся оставленным богатством. Но такой любить не будет. Максу стало безумно жалко женщину, вынужденную ездить к Артемию, чтобы не засохнуть в своем одиночестве. Себя он не представляет входящим в подъезд этого дома. Неужели ей придется много лет мерзнуть в холодных лучах умершей славы? Страшно терять выдающегося мужа. Ведь женщина привыкает к его знаменитости больше, чем он сам. В этом — предмет ее гордости и достоинства. За кого бы она ни попыталась выйти замуж, о ней всегда будут говорить — жена Ласкарата. А к живому мужу будут относиться как к неудачной вынужденной замене. Макс спохватился и грустно рассмеялся. В своих рассуждениях о «прекрасной даме» он незаметно для себя стал примерять роль ее обожателя. Пришлось взглянуть на себя со стороны. Вот он, средний мужчина в поношенной дубленке, в мокрых сапогах, без денег и без будущего, стоит на тротуаре между помпезной аркой подъезда и потоком «мерседесов», БМВ, «фордов» и прочих недоступных ему машин. Такие, как он, тысячами проходят мимо, и лишь единицы заходят в этот подъезд. Даже убийство Веры показалось Максу ничтожным поступком, ничего не решающим в его судьбе. Посмеиваясь над собой, Макс перешел на другую сторону улицы. Интересно, где ее окна? На всех восьми этажах жизнь недоступных квартир охраняют тяжелые непроницаемые шторы. Ему, живущему в Марьино, не подобает заглядываться на такие дома. Сколько раз он ходил, ездил по Тверской и никогда не обращал внимания на жилые подъезды. Сегодня вдруг почувствовал, что в них живут другие люди. «Хотя во многих из них коммуналки», — успокоил себя Макс. А он как-никак — владелец трехкомнатной квартиры. Пусть в Марьино. Зато в Москве. Возможно, кто-нибудь завидует и ему. Бросив последний взгляд на взмахнувшего руками Ласкарата, Макс нехотя поплелся к Пушкинской площади. Грязный липкий снег перепутывал его следы с чужими, оставляя позади безликую серую жижу.

Вера, ничего не сказав Максу, собирает вещи в брошенную на кровать сумку. Ей кажется, что он сразу поймет, почему она едет с Глотовым. За годы их совместной жизни ревность Макса к Валентину постепенно заглохла. Он перестал относиться к Вере, как к женщине, которую можно потерять. Полностью уверовал в ее безграничную благодарность к нему. Что ж, как человек, она действительно благодарна. А как женщина — уязвлена. Она столько раз заставляла себя полюбить его, что этих стараний хватило бы на завоевание нескольких прекрасных мужей. Кстати, Глотов при ближайшем рассмотрении оказался намного внушительнее и долдонистее, чем возникавший в ее памяти. Измена с ним будет хорошей местью и себе, и Максу. Вере нравится возникающее чувство стыда за свое поведение в кабинете Глотова. Надо еще понапористее. Ошарашить его. Для отъявленного семьянина-моралиста то, что она является женой его, хоть и плохонького, но приятеля, много значит. С большим трудом придется перетаскивать его через этот барьер. Вера решительно застегивает сумку. Вещи собраны. Отступать некуда. Остается сообщить Максу об отъезде. Интересно, по какому случаю он пьет в одиночку? Случайно возникший вопрос останавливает так хорошо накрутившую себя женщину. Ноги подкашиваются. Вера беспомощно опускается на постель рядом с сумкой. Оказывается, она не такая сильная, какой хочет казаться. Зайти на кухню и посмотреть в глаза мужу совсем не просто. Она уедет с удачливым долдоном Глотовым, а талантливый, ни на что не пригодный Макс от безделья будет пить принесенный с кафедры спирт. На глазах Веры появляются слезы. Ей почти жалко его. Но вслед за жалостью возвращается злость. Благодаря ей Вера доведет намеченное до конца. Вот тогда Макса будет жалко по-настоящему. Оплеванная собой, презираемая Глотовым, она найдет свое прощение в тихом стоне на груди Макса.