Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович

Я надеюсь, что этого уже более никогда не будет. В землях, подвластных Великому Государю, каждый может найти себе защиту и покровительство. Мусульмане должны тоже признать, что все люди равны перед законом. Живите мирно и спокойно, занимайтесь каждый своим делом, а закон Государев всегда защитит вас в случае надобности…[237]

Эти высказывания Кауфмана, свидетельствующие о его толерантности, были восприняты группой насильственно обращенных в ислам евреев – чала как разрешение вернуться в иудаизм. В семейных преданиях сохранился рассказ о том, как Кауфман разрешил чала вернуться в иудаизм, добавив при этом, что религия – личное дело каждого[238]. После этого несколько десятков семей чала в Самарканде сразу открыто вернулись в иудаизм[239].

Дружеское отношение к местным евреям проявлялось и среди солдат. Очевидец завоевания Самарканда подполковник Мартин Лыко так описывал взаимоотношения солдат и евреев:

Более всех радовались нашему вступлению в Самарканд евреи и иранцы. Евреи толпами приходили в цитадель, чтобы выразить чувства радости и благодарности. Солдаты, со своей стороны, особенно дружелюбно относились к евреям. Встретив еврея, солдатик останавливал его и, взяв за веревку, которой они обыкновенно подпоясываются в бухарских владениях, говорил: «Что же ты не снимешь веревки, не надеваешь ичигов [высокие сапоги из мягкой кожи] и нового халата, ведь теперь ты это можешь». Когда кто-либо из русских проезжал по еврейскому кварталу, евреи выходили на улицу, и приветствиям не было конца. Дети их встречали приезжих русских: «здравствуй»[240].

Почти те же призывы со стороны солдат приводит и Константин Абаза, дореволюционный исследователь завоевания края. При этом он добавляет, что, услышав их, еврей умилялся от восторга, чувствовал, что он такой же человек, как и другие[241]. Бухарские евреи, ободренные Кауфманом и русскими солдатами, сразу стали носить кушаки вместо ненавистных веревок и ездить в городе верхом на лошадях. Между тем, поверив в проявленную самаркандцами покорность, командующий русской армией Кауфман покинул с основными силами город, оставив во внутренней старой крепости лишь небольшой гарнизон. Бухарские евреи после ухода основных русских войск начали опасаться погромов в наказание за свою радость по случаю захвата города и за нарушение ограничительных законов[242]. Эти опасения еще более усилились после известий о подходе к Самарканду войска шахрисябзского бека. 26–28 мая бухарские евреи приходили к коменданту крепости и докладывали, что мусульмане собираются поднять антирусское восстание и заодно вырезать их, однако он и другие русские офицеры лишь посмеивались над этими страхами[243]. Исследователь русского завоевания Средней Азии и очевидец восстания Михаил Терентьев сообщал, что наконец один из офицеров, полковник Петрушевский, с целью опровергнуть слухи выехал в город, на базар, с пятью казаками: «Сарты, конечно, кланялись… Петрушевскому этого было совершенно достаточно: он своими глазами убедился, что жиды врут!»[244]

В тот же день все лавки в городе были заперты, а прибывшие в него отряды каракалпаков начали грабеж еврейского квартала[245]. Несколько десятков бухарских евреев вечером 31 мая с женами и детьми бежали к крепости, чтобы сообщить о восстании и попросить об убежище. Получив отказ коменданта, барона Фридриха фон Штемпеля, они не разошлись, а заночевали с наружной стороны крепостной стены. В два последующих дня их пришло еще больше. К этому времени уже никто среди русских солдат не сомневался, что мусульмане готовят восстание. Лишь тогда бухарским евреям было разрешено войти в крепость[246]. Вероятно, они взяли с собой запасы воды и продовольствия, которыми поделились с солдатами[247]. Согласно свидетельствам очевидцев, укрывшиеся в крепости бухарские евреи участвовали в инженерных работах, а также накануне штурма снабжали русских солдат питьевой водой, нехватка которой ощущалась в цитадели. Во время штурма крепости, начавшегося на следующий день, часть бухарских евреев помогали перемещать пушки, подносили воду для их охлаждения и снаряды к ним, ухаживали за ранеными, участвовали в иных вспомогательных работах[248].

Но другие очевидцы этих событий, русские офицеры Василий Верещагин, Михаил Терентьев и Константин Черкасов, не заметили этого участия, а иронически описали, как бухарские евреи, укрывшись во время осады во дворце Тимура, плакали и стонали от страха. Черкасов, сообщая об инженерных работах в крепости при ее осаде, отметил, что к ним из-за отсутствия рабочих были привлечены джигиты и арестанты, а евреев вообще не упомянул[249]. Однако не исключено, что он посчитал их тоже джигитами.

Большинство бухарских евреев не успели укрыться в крепости и за проявленную лояльность к русским оказались жертвами погрома, который сопровождался человеческими жертвами. Среди погибших был шойхет (буквально «резник», т. е. ритуальный забойщик скота) и раввин Барух (по прозвищу Гулям) сын Фузайла, а среди раненых – калантар (буквально «наибольший», т. е. староста) бухарских евреев Моше Калантаров, спасший свою жизнь ценой перехода в ислам[250].

После возвращения главных русских сил в Самарканд и подавления восстания Кауфман наказал жителей города, разрешив солдатам расстреливать пленных, мародерствовать и поджечь базар[251]. Столь неординарные меры были предприняты в отместку не только за само восстание, но и за отсечение противником в ходе этой военной кампании голов убитым, что особенно ожесточило русских солдат. При этом им было отдано распоряжение не трогать евреев. Согласно рассказам бухарских евреев начала второго десятилетия XX века, чтобы отличить их от мусульман, им было указано: мужчинам перекинуть конец веревки через плечо, а женщинам на одном из рукавов верхнего халата прикрепить кусок пряжи. Скорее всего, бухарских евреев отличали и по длинным пейсам, которые те тогда носили. Вероятно, эти меры помогли им избежать погрома.

Памятник Баруху (Гуляму) сыну Фузайла, 1920-е годы (фото А. Кагановича).

Магомет Суфи, принимавший участие в восстании, утверждал, что после его подавления евреи показывали русским солдатам лидеров повстанцев и места, где мусульмане зарыли в землю свои деньги и ценности[252]. Однако, проживавшие изолированно в своем квартале, самаркандские евреи вряд ли могли располагать такой информацией, тем более что до полного перехода города под контроль русских они старались не попадаться мусульманам на глаза.

В. Верещагин. После неудачи (Самарканд), 1869 год. © Русский музей, Санкт-Петербург, 2016

Среди воспоминаний об этих событиях сохранилось одно свидетельство о том, что русские солдаты во время грабежа расстреляли двоих пойманных бухарско-еврейских детей десяти – двенадцати лет и лишь чудо спасло от смерти еще одну девочку такого же возраста[253]. В результате поджога базара бухарские евреи понесли большие материальные убытки[254]. Впрочем, потери евреев несравнимы с потерями другой симпатизировавшей русским части самаркандского населения – иранцев. Причинами их симпатии были религиозное презрение к ним со стороны суннитского большинства и надежда на отмену рабства, ведь многие из них были рабами. Во время осады иранцы ухитрялись приносить русским солдатам воду, в которой, как мы уже знаем, осажденные испытывали недостаток. Некоторые из иранцев тоже скрывались в крепости. По поручению ее коменданта один из иранцев доставил записку Кауфману[255]. Мартин Лыко пишет, что во время мародерства солдаты нескольких частей по ошибке напали на иранские деревни (вероятно, имеются в виду шиитские кварталы на окраинах). Их жители в отличие от прочих мусульман не прятались, так как, будучи лояльными, не ожидали появления погромщиков. Когда о нападении узнало начальство, отмечает Лыко, «тотчас были приняты меры: имущество отобрано и возвращено по принадлежности, но кто попался на штык, того, конечно, нельзя было возвратить с того света»[256].

На третий день грабеж был прекращен, и русский лагерь превратился в базар, куда приходили некоторые мусульмане выкупать свои вещи[257]. При этом несколько бухарских евреев, завязавших отношения с русскими солдатами, стали, по информации Радлова, основными маркитантами лагеря[258]. Но его сведения не подтверждаются другими источниками. Напротив, встречается больше свидетельств о том, что в основном торговали тогда татары[259].