Лошади в океане - Борис Слуцкий

«Которые историю творят…»

Которые историю творят,они потом об этом не читаюти подвигом особым не считают,а просто иногда поговорят.

Которые историю творят,лишь изредка заглядывают в книгипро времена, про тернии, про сдвиги,а просто иногда поговорят.

История, как речка через сеть,прошла сквозь них. А что застряло?Шрамы.Свинца немногочисленные граммы.Рубцы инфарктов и морщинок сечь.

История калится, словно в тигле,и важно слушает пивной притихший зал:«Я был. Я видел. (Редко: „Я сказал“),Мы это совершили. Мы достигли».

«Ордена теперь никто не носит…»

Ордена теперь никто не носит.Планки носят только чудаки.И они, наверно, скоро бросят,Сберегая пиджаки.В самом деле, никакая льготаЭтим тихим людям не дана,Хоть война была четыре года,Длинная была война.Впрочем, это было так давно,Что как будто не было и выдумано.Может быть, увидено в кино,Может быть, в романе вычитано.Нет, у нас жестокая свободаПомнить все страдания. До дна.А война — была.Четыре года.Долгая была война.

«Вот вам село обыкновенное…»

Вот вам село обыкновенное:Здесь каждая вторая бабаБыла жена, супруга верная,Пока не прибыло из штабаПисьмо, бумажка похоронная,Что писарь написал вразмашку,

С тех пор   как будто покореннаяОна   той малою бумажкою.

Пылится платьице бордовое —Ее обнова подвенечная,Ах, доля бабья, дело вдовое,Бескрайнее и бесконечное!

Она войну такую выиграла!Поставила хозяйство на ноги!Но, как трава на солнце,   выгорелоТо счастье, что не встанет наново.

Вот мальчики бегут и девочки,Опаздывают на занятия.О, как желает счастья деточкамТа, что не будет больше матерью!

Вот гармонисты гомон подняли.И на скрипучих досках клубаТанцуют эти вдовы. По двое.Что, глупо, скажете? Не глупо!

Их пары птицами взвиваются,Сияют утреннею зорькою,И только сердце разрываетсяОт этого веселья горького.

Память

Я носил ордена.После — планки носил.После — просто следы этих планок носил.А потом гимнастерку до дыр износилИ надел заурядный пиджак.А вдова Ковалева все помнит о нем,И дорожки от слез — это память о нем,Столько лет не забудет никак!И не надо ходить. И нельзя не пойти.Я иду. Покупаю букет по пути.

Ковалева Мария Петровна, вдова,Говорит мне у входа слова.Ковалевой Марии Петровне в ответГоворю на пороге: — Привет! —Я сажусь, постаравшись к портрету спиной,Но бессменно висит надо мнойМуж Марии Петровны,Мой друг Ковалев,Не убитый еще, жив-здоров.

В глянцевитый стакан наливается чай.А потом выпивается чай. Невзначай.Я сижу за столом,Я в глаза ей смотрю,Я пристойно шучу и острю.Я советы толково и веско даю —У двух глаз,У двух бездн на краю.И, утешив Марию Петровну как мог,Ухожу за порог.

«Все слабели, бабы — не слабели…»

О. Ф. Берггольц

Все слабели, бабы — не слабели, —В глад и мор, войну и суховейМолча колыхали колыбели,Сберегая наших сыновей.

Бабы были лучше, были чищеИ не предали девичьих сновРади хлеба, ради этой пищи,Ради орденов или обнов, —

С женотделов и до ранней старости,Через все страдания землиНа плечах, согбенных от усталости,Красные косынки пронесли.

«Иллюзия давала стол и кров…»

Иллюзия давала стол и кров,родильный дом и крышку гробовую,зато взамен брала живую кровь,не иллюзорную. Живую.

И вот на нарисованной землеживые зашумели ели,и мы живого хлеба пайку елии руки грели в подлинной золе.

Странности

Странная была свобода:делай все, что хочешь,говори, пиши, печатайвсе, что хочешь.Но хотеть того, что хочешь,было невозможно.Надо было жаждатьтолько то, что надо.

Быт был тоже странный:за жилье почти и не платили.Лучших в мире женщинпокупали по дешевке.Небольшое, мелкое начальствосплошь имело личные машиныс личными водителями.Хоть прислуганазывалась домработницей,но прислуживала неуклонно.

Лишь котлеты дорого ценилисьбез гарнираи особенно с гарниром.Легче былопобедить, чем пообедать.

Победитель гитлеровских полчищи рубля не получил на водку,хоть освободил полмира.

Удивительней всего законы были.Уголовный кодексбрали в руки осторожно,потому что при нажимебрызгал кровью.На его страницах смерть встречаласьмного чаще, чем в балладах.

Странная была свобода!Взламывали тюрьмы за границейи взрывали. Из обломковстроили отечественные тюрьмы.

«С Алексеевского равелина…»

С Алексеевского равелинаГолоса доносятся ко мне:Справедливо иль несправедливоВ нашей стороне?

Нет, они не спрашивают: сыто ли?И насчет одежи и домов,И чего по карточкам не выдали —Карточки им вовсе невдомек.

Черные, как ночь, плащи-накидки,Блузки, белые, как снег,Не дают нам льготы или скидки —Справедливость требуют для всех.

Злые собаки

Злые собаки на даче.Ростом с волка. С быка!Эту задачумы не решили пока.

Злые собаки спокойноделают дело свое:перевороты и войныне проникают в жилье,где благодушный владелецмногих безделиц,слушая лай,кушает чай.

Да, он не пьет, а вкушаетчай.За стаканом стакан.И — между делом — внушаетлюдям, лесам и стогам,что заработалэтот уют,что за работудачи дают.

Он заслужил, комбинатор,мастер, мастак и нахал.Он заработал, а я-то?Я-то руками махал?Просто шатался по жизни?Просто гулял по войне?Скоро ли в нашей Отчизнедачу построят и мне?

Что-то не слышутолков про крышу.Не торопитьсямне с черепицей.Исподволь лес не скупать!В речке телес не купать!Да, мне не выйти на речку,и не бродить меж лесов,и не повесить дощечкус уведомленьем про псов.Елки зеленые,грузди соленые —не про меня.

Дачные псы обозленные,смело кусайте меня.

«Проводы правды не требуют труб…»

Проводы правды не требуют труб.Проводы правды — не праздник, а труд!

Проводы правды оркестров не требуют:музыка — брезгует, живопись — требует.

В гроб ли кладут или в стену вколачивают,бреют, стригут или укорачивают:

молча работают, словно прядут,тихо шумят, словно варежки вяжут.

Сделают дело, а слова не скажут.Вымоют руки и тотчас уйдут.

Новая квартира

Я в двадцать пятый раз после войныНа новую квартиру перебрался,Отсюда лязги буферов слышны,Гудков пристанционных перебранка.

Я жил у зоопарка и слыхалОрлиный клекот, лебедей плесканье.

Я в центре жил. Неоном полыхалЦентр надо мной.   Я слышал полосканьеВ огромном горле неба. Это былАэродром, аэрогром и грохот.

И каждый шорох, ропот или рокотЯ записал, запомнил, не забыл.

Не выезжая, а переезжая,Перебираясь на своих двоих,Я постепенно кое-что постиг,Коллег по временам опережая.

А сто или сто двадцать человек,Квартировавших рядышком со мною,Представили двадцатый векКакой-то очень важной стороною.

Ребенок для очередей