Сова была раньше дочкой пекаря - Марион Вудман

«Я никогда не знала, откуда последует удар», — говорила Хелен.

Я просто старалась быть как можно более тихой и прилежной, чтобы не привлекать к себе внимания. Я жила в своем собственном мире фантазий. Однажды я ударила девочку за то, что она дразнила меня, и затем я так сильно разозлилась, что, не помня себя, стукнула ее об забор. Это напугало меня.

Когда ей было двенадцать, отец не смог больше терпеть доминирование матери и оставил семью, а Хелен пришлось заботиться о двух своих младших сестренках, пока мать была на работе.

Я выполняла приказы матери. Я холила по магазинам. Я готовила. Я чувствовала себя значимой. Я была нужна. Мне до сих пор важно быть нужной. Я изучала кулинарные книги, чтобы стать великолепной кухаркой. Меня хвалили. Мне до сих пор нужна похвала.

Модели страха и ярости глубоко укоренились у Хелен к возрасту семи лет. Ее сверхчувствительная натура реагировала полнейшим ужасом на внешний мир, подвергавший ее нападкам из-за ее телосложения; ее страх быть отвергнутой компенсировался за счет жажды власти. К возрасту четырнадцати лет ее метаболизм был уже настолько нарушен, что ей выписали лекарства для щитовидной железы, от которых она до сих пор зависит, и, несмотря на это, ей всегда холодно, и она постоянно чувствует усталость.

Пубертатный период и подростковый возраст были для нее адом. Начало менструаций стало для нее шоком, а отношение матери лишь усилило ее чувства ужаса и вины. Она прекрасно училась в школе, но с мальчиками у нее не было никаких отношений. Она идеализировала на расстоянии директора школы и тайно грезила о нем. «Если бы я не была толстой, Грэм полюбил бы меня». Ее полнота мешало ей получать какую бы то ни было радость от жизни, при этом она не понимала, что за этим кроются и более глубокие проблемы. Одним из ее увлечений стали танцы, но после нескольких занятий у стойки она переключилась на написание любовной лирики, а также стала печь пироги для танцевальных вечеров. Иногда ребята по дороге домой заходили к ней попробовать ее пироги. «Я была тряпкой для вытирания ног, — рассказывала она. — Я бы сделала все, чтобы завоевать их любовь». В университете она пыталась сидеть на диете, жила на протеине, но оставалась толстой и в итоге оставила попытки стать красивой.

Со временем я просто не могла это больше выносить. Я научилась откалывать шуточки на свой счет до того, как кто-нибудь другой успевал это сделать. Я научилась смеяться над собой, но это не спасало от депрессии. Я была аутсайдером. Я стала замкнутой, немногословной, упрямой мятежницей, бунтаркой. Я имела свою собственную точку зрения и знала, что буду ее отстаивать, а весь остальной мир может провалиться.

Сознательная установка Хелен на силу и превосходство никогда не достигала той части ее мозга, которую Кэннон называл «древней». Ее организм по-прежнему реагирует на любые стимулы по модели борьбы/бегства, и она чувствует себя жертвой демона, против которого она беспомощна. Двадцать лет она потребляла по 900 килокалорий в день (за исключением нескольких периодов переедания и постов), но весы упорно показывали этот «чертов» вес. Ее бездетный брак закончился разводом через пять лет, когда она устала заботиться о своем зависимом муже. Она пользуется большим уважением в своей профессиональной сфере; у нее самоуверенная, спокойная, счастливая Персона.

Ее существованием, однако, руководит инфантильный паттерн страха/гнева. Она не может приспособиться к миру взрослых. Каждое утро начинается с подзарядки адреналином, когда она встает на весы. Каждая социальная ситуация, связанная с едой, несет в себе страх, что она потеряет ригидный самоконтроль, страх оказаться отвергнутой мужчинами и гнев, направленный против молчаливого презрения худых женщин. Ее строгая диета привела к тому, что у нее возникла аллергия на яйца, творог, молоко, кофе и чай. Ее гардероб составляют платья от 14 до 18 размеров [59], потому что она никогда не знает, какого размера она может быть в день вечеринки.

Я смотрюсь в зеркало, но я не вижу себя такой, какая я есть: если я в депрессии, я вижу только мое огромное уродство. Если я счастлива, я думаю, что выгляжу не хуже других. У меня красивое лицо и ухоженные руки; остальное я тщательно прикрываю, насколько возможно.

Но забытое женское тело берет свой реванш.

Иногда мне хочется вспылить в разговоре. Я чувствую себя оскорбленной. Я хочу вскочить, или вопить, или пить, или танцевать. Ни я ничего не говорю. Затем я чувствую, как мой ремень становится туже, и я знаю, что оно здесь. Черное Нечто. Мое тело разбухает, раздувается, и мне надо скорее идти домой. И я ничего не могу с этим поделать. Иногда я думаю, что у меня больше нет сил пытаться. Но затем я понимаю, что может случиться, если я перестану. Иногда я просто мечтаю о свободе. Умереть, забыться — и покончить с этой невыносимой душевной болью.

Тело Хелен раз за разом повторяет архаические паттерны. Ее страх и ее ярость/гнев физически подготавливают ее к нападению, но эти импульсы остаются неотреагированными, и патологические последствия очевидны. Она околдована физически и психически.

Психология такой женщины, как Хелен, в период детства и подросткового возраста очень сходна с психологией девушки, страдающей анорексией, какими бы различными ни были физические симптомы. При обеих патологиях девушки скованны, слишком уступчивы, они слишком жаждут соответствовать ожиданиям родителей, даже реализовать их не прожитые жизни. Лишенные возможности следовать своим собственным желаниям в детстве, они, в конце концов, восстают, бунтуют и начинают проявлять склонность к упрямству и высокомерию. Те и другие жаждут контроля и стремятся обрести его посредством отказа от пищи. Их одержимость проявляется в форме цикличных, регулярных периодов голодания и переедания. Аноретичка учится завоевывать внимание и восхищение путем потери веса. Она радуется своей собственной силе духа, превращаясь в обтянутый кожей скелет, и чувствует себя более желанной в обществе. Сидящая на диетах толстая девушка-подросток приходит в уныние из-за того, что ей не удается похудеть, она то объедается, то голодает, и учится воспринимать себя как безобразную, малодушную, трусливую неудачницу в глазах своей семьи и сверстников. Ее жизни ничто не угрожает, в то время как ее ровесница, страдающая анорексией, может умереть, но она живет без надежды, разрушаемая глубоким чувством собственной моральной неполноценности и абсолютного поражения.

Не следует недооценивать желание смерти у индивидов с первичным ожирением. Это другая сторона неистового желания жизни, сексуальности, всех дионисийских страстей, для которых созданы их мощные тела, но в которых им отказано этим обществом. Периодические приступы переедания представляют собой архаическое выражение их демонстративного неповиновения аполлонийской дисциплине, которую они вынуждены соблюдать день за днем. Очень важно отметить, что две женщины из группы с первичным ожирением, которые выглядели здоровыми и полными жизни, когда мы проводили исследование пять лет назад, умерли от рака женских органов. В обоих случаях ожирению сопутствовала неспособность устанавливать связь со своей собственной фемининностью. Обе принадлежали к интуитивному типу, отличались умом и были сверхчувствительными. В ретроспективе их высказывания звучат особенно горько:

Я знаю только то, что я была худой, когда надеялась, и была толстой, когда была в отчаянии.

Я ем и набираю вес, и я больше не чувствую напряжения. Теперь я толстая, но неудовлетворенная. Я ловлю себя на том, что снова мечтаю о муках, диеты, о страдании духа, потому что в этом состоянии я чувствую, что расту. Я чувствую себя виноватой, пребывая в этом мертвом, толстом состоянии. Должен же быть какой-то способ быть худой и не испытывать при этом мук излишнего самоконтроля. Это нездорово — желать возвращения страданий, чтобы почувствовать себя живой.

Обе чувствовали себя жертвами «Черного Нечто» — того отчаяния, символом которого явилась их полнота. Неизвестный демон, владеющий ими всю жизнь за счет их ожирения, в конце концов показал свое истинное лицо в их заболевании раком.

Расселл А. Локхарт в работе «Рак в Мифе и во Сне» пишет:

Возможно, ни в одном другом случае индивид так не переживает, не чувствует столь глубоко значение слова «автономный», как в случае рака, атакующего, захватывающего его и пожирающего его жизнь. При этом заболевании индивид противостоит истинному Другому, могущественной божественной силе, угрожающей всему его существованию…Я считаю, что определенные формы рака связаны с некоей отвергнутой, лишенной заботы или разрушенной частью самости индивида; соответствуют чему-то тому, чему в психике человека и его теле не было позволено жить, не было позволено расти. Рак проживает жизнь чего-то не прожитого [60].