Изменник - Владимир Герлах

Тетя Маня с мужем смотрели безумными глазами как пламя вырвалось из окон и из под крыши… дом был сухой и старый, горел как спичечная коробка, раздуваясь под порывами снова поднявшегося ветра… потом их погнали по улице. Они шли спотыкаясь и мешая друг другу, связанными вместе руками… Дядя Прохор смотрел как стучала от страха зубами его жена, старался ее ободрить: «Ты не бойся! тут ведь ясное недоразумение… Придем к их начальству и нас сразу отпустят! Нас ведь знает сам господин Шубер, да и Галанин придет и прикажет! Не бойся, не стучи зубами! потерпи еще чуток!»

Но тетя Маня не могла терпеть, не могла не стучать зубами, сама удивлялась до чего часто и дробненько ими стучала. И страшно боялась и жалела своего Прошу! Что его больного и слабого стащили с кровати и гнали босого по снегу! Ведь заболеть мог еще хуже! И мучилась до исступления что, с ним так грубо обращаются и даже бьют! То, что и ее тоже били не чувствовала, не замечала, но каждый удар по телу мужа, заставлял ее дрожать и стучать еще сильнее зубами… старалась уговорить конвойных, оборачивалась к ним, заискивающе улыбалась своими разбитыми в кровь губами: «Каме-рад! нике гут!» Это было все, что она вдруг вспомнила, напрягая свою кружившуюся голову! Но напрасно! Били еще больше, ее, старую ведьму и его, бандита коммуниста!

А потом был короткий допрос… поминутно падал на землю дядя Прохор и тянул за собой обезумевшую Маню, вызывая смех и шутки палачей… потом окончательно впал в беспамятство и тогда она, слабая, незлобивая женщина, начала ругать всех немцев… Гитлера! Шубера и Галанина! Переводчик и переводить перестал: «С ума спятила старуха! да и он! Вы видите, господин полковник, он не приходит в себя… тут никакие ведра воды не помогут!» Оттащили обоих в сторонку к липе, где когда то висел и показывал язык Медведев и убили… Дядя Прохор так и не пришел в себя, но тетя Маня все суетилась, старалась своим полумертвым телом спасти его от пули… и умерла вместе с ним… пропустила сначала, через себя автоматную очередь… и одни и те же пули убили обоих… под липой пролежали они до утра и весь следующий день, для устрашения русского населения, которое еще осталось в живых…

Когда Холматов был в городе К., многое узнал от тети Мани… многое понял и простил… А когда узнал от Веры об ужасной смерти ее нареченных родителей полюбил ее еще больше. Удивился только, как она спокойно без слез приняла на себя это страшный удар. Слушал ее как во сне: «Я осталась одна, Ваня! такая же сирота как и ты! Хочу верить, что ты не оттолкнешь меня, за то, что я тебе изменила, была грязной в то время как ты сражался за родину а потом мучился в лагере… развратничала с нашим врагом! Ты знаешь Галанина? Так вот, слушай… и если можешь, прости меня подлую!»

Но Ваня не дал ей договорить, щадил ее самолюбие, и, смотря на бледное похудевшее лицо, в страдающие глаза, взял бедные руки: «Не нужно, Вера, не вспоминай! Я знаю все от тети Мани! Ты не была грязной, не могла ей быть! Просто ты ошибалась! Приняла этого человека за другого! Многие ошибались! Помнишь, что о нем говорил Бондаренко? Да и я тоже! Всех за нос провел! Ну его! Был и нет его! А мы остались вместе… и я люблю тебя по старому! даже больше!» Говорили они об этом весной, на околице Париков, где расположился на несколько дней штаб партизанского отряда…

Был тихий теплый вечер, загорались первые звезды, в колхозе было тихо и мирно! Они стояли у последней избы, перед ними была светлая Сонь! Она красивая, нежная, несмотря на грубую гимнастерку, штаны и сапоги, удобную походную одежду… он высокий и сильный в фуражке со звездой, надвинутой на глаза… друг на друга не смотрели, любуясь весенней далью… Вера вздохнула: «Да, я знаю, что ты меня любишь! И я тебя! Но только не так, как должна бы! Но подожди немного, не торопись! Дай мне к тебе привыкнуть! И тогда я полюблю тебя настоящей любовью… а сейчас, давай не будем говорить о нашем личном счастье… Будем думать о другом! О нашей родине и о том, что мы должны победить и отомстить немцам за все! За миллионы погибших, за наши сожженные города и колхозы! За дядю Прохора и тетю Маню!» Что же ему оставалось делать, как не согласиться с этой девушкой, слишком холодной и рассудочной, что бы понять его, слабого и страдающего мужчину!

Так прошла весна и наступило лето… однажды в душный вечер пришел к Холма-тову Бондаренко. Смело подошел к своему другу и к удивлению провожавших его партизанов бросился на шею: «Ты, Ваня! Наконец я тебя нашел! Два раза чуть не попался фрицам, стреляли да не попали сволочи! Теперь как хочешь, но от тебя не уйду! Будешь мною доволен! Я на немцев злой стал! Ведь подумай только! четыре месяца в тюрьме держали, били и издевались! Если бы не мое счастье, расстреляли бы!»

Холматов улыбаясь смотрел на своего друга, не дал ему много говорить при свидетелях: «Подожди не мели, Павел! Наговориться успеем. Сначала пойдем, помоешься и поешь! Ведь ты, наверное, голодный!» — «Как волк! Два дня почти ничего не ел! Все по лесу блудил! В колхозы боялся заходить, что бы не попасться в лапы фрицам. Ведь у меня бумажка от них явиться в К.! А что я там буду делать? Моя жена без меня обойдется а я пока повоюю, почищу этих сволочей! Ха! Ха! Радовался и продолжал болтать пока мылся, а потом, жадно ел щи и вареную картошку с салом…

По такому случаю Холматов достал четверку самогонки, чокнулся с другом и внимательно слушал, посасывая трубку, набитую вонючим табаком самосадом… — «Ведь тут, брат, совсем конец приходил! Все допытывались с кем я там саботаж разводил, на смех меня подняли, когда я им сказал, что делал все по приказу этого Галанина! Ведь все свои… рука руку моет! И пытали сволочи ужасно! И вот однажды… иду на очередное мордобитие, по снегу… такое отчаяние меня взяло… Думаю, побегу… пусть конвойный пристрелит! все равно… по крайней мере, конец! Озираюсь вокруг, что бы побежать и вдруг, вижу Галанина… подходит ко мне, как ни в чем не бывало, и спрашивает меня в чем дело? Такая меня злость взяла, будто не видит, что я арестован, не понимает за что! Вкратце ему сказал, пока меня конвойный не погнал дальше… на углу обернулся, вижу стоит себе и на небо смотрит! Ну, думаю, все! придется мне за эту белогвардейскую сволочь погибать! Привели меня и начали снова чистить били так, что два раза сознанье терял, думаю что конец будет, а потом очнулся, смотрю, а Галанин с этим палачом говорит… не все я понял… по-немецки слабоват! Но главное понял! И прямо воскрес!

Смотрю на него с пола, от слабости не могу подняться и говорю: «Видите до чего мы дошли, а все почему? потому что не хотели вы меня слушать относительно этих коров! Подлоги заставляли меня делать!» Кричу на него! Сам не свой стал, а он улыбается своей кривой усмешкой, помогает мне подняться и говорит спокойно: «Я вам тогда говорил и теперь повторяю! Не бойтесь! Со мной не пропадете!» И в самом деле, через несколько допросов, бить уже перестали, меня выпустили и даже извинились за допущенную ошибку! Ведь во всем он признался, все на себя взял! что было и чего не было! И когда меня освободили, радовался больше меня… по плечу меня хлопнул и глазом моргнул: «Кто был прав, Бондаренко? Я, или вы?»