История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алина с ребенком, очаровательным малышом с огромными черными глазами, вернулась к матери и поселилась в Петербурге, чтобы заняться пением, так как обладала великолепным контральто.
После разъезда с женой Виктор попытался сделать все возможное, чтобы найти службу, и именно в этой колонии он, наконец, нашел себе место, которое устроило его настолько, что он поселился в этих местах. Тем временем его сын Юрик рос, развивался, становился остроумным и живым мальчиком, только мать его слишком баловала и совершенно не могла дать ему никакого воспитания. Он был редким сорванцом и часто доставлял Алине хлопоты.
Елена, старшая сестра Виктора, вызвала брата, видя, как трудно Алине воспитывать сына. Несмотря на огромную доброту, в характере Виктора было много твердости, и ребенок обожал и прислушивался к нему одному. В ту пору родился младший, Дима, который был на шесть лет младше Юрика.
Именно тогда мы с Эллой, приехав с гуманитарной миссией в Одесскую область, встретили эту молодую пару в Сарате. Оба очень занятые. Виктор службой, Алина детьми, но ни тот, ни другая не казались удовлетворенными. Алина, похоже, скучала и была недовольна. В ее огромных глазах все время была грусть. Складывалось впечатление, что она разочарована всем и всеми. Даже младенец, в равной степени некрасивый и капризный, совсем не радовал ее, и Алина жаловалась на усталость. Юрик становился совершенно невыносимым, как только отец уходил из дома. Я до сих пор помню его отвратительные манеры, которые он демонстрировал во время нашего первого визита в Сарату.
– Юрик, – кричала ему мать, – осторожней, ты прольешь какао дамам на платье.
– Но я собираюсь вылить им его на голову, – быстро находился он по-французски, на котором говорил очень бегло.
Элла была очень элегантно одета. Я же, хоть и не была столь элегантной, вовсе не жаждала, чтобы мне на голову вылили какао. В общем, мы чувствовали себя достаточно неуютно в компании этого шестилетнего мальчика, который не слушал замечания своей матери, а в его черных сияющих глазах читались проказы этого знатного сорванца. И только отец мог утихомирить его. Но отца в ту пору не было дома.
Однако нам удалость наконец-то договориться с этим сорванцом. Иногда он становился очарователен. Увы! Полгода спустя его унес менингит. И обезумевшая от горя мать ничего не хотела больше знать, кроме колыбели, пеленок и криков младенца, которого она тоже до ужаса боялась потерять. С тех пор муж перестал для нее существовать. Ее единственным желанием было вернуть утраченную свободу, уехать из этой ужасной Сараты, которую она ненавидела, и оказаться рядом с матерью. Виктор тоже ужасно переживал. Он тоже не считал, что в Сарате было слишком весело. Он провел всю свою жизнь в Петербурге, в семье, которую обожал, особенно мать, так и не простившую ему женитьбу. И потом, опера, театр, концерты, весь этот блистающий мир столицы, который так ему нравился и которого он был навсегда лишен. Ему было уготовано служить всю жизнь в маленьких провинциальных городах, чтобы покрыть расходы своей небольшой семьи, не имея счастья быть любимым. А ведь он немало этого заслуживал.
Их драма разыгрывалась на наших глазах. Алина хотела развестись, но не могла остаться без гроша в кармане с младенцем на руках, да и мать не много могла ей предложить.
Вопреки своей воле, мы стали участниками этих болезненных переговоров. И пока Элла утешала Алину, я утешала Виктора, и в итоге мы влюбились.
Я говорю это честно и откровенно, потому что если Виктор утверждал, что его мрачная жизнь наполнилась светом и теплом с моим появлением, то для меня он стал самой большой привязанностью. Он был красивый, стройный, элегантный, очень страстный, обольстительный, великодушный, обладал цепким умом и романтическим воображением. Нужна была вся горечь, все разочарование бедной Алины, которая, по всей видимости, не могла забыть свою первую любовь, чтобы не разглядеть обаяние Виктора, готового нежно любить ее, если бы она того захотела. Но ее холодность была невыносима. После семи лет брака Виктор по-прежнему был для нее почти чужим. Она даже по имени его редко называла, и предпочитала коротко по фамилии, не обращалась на «ты» и всегда сухим повелительным тоном. Слушать их было мучением. И хотя между ними не было ни малейшего разногласия, их даже за друзей нельзя было принять.
Наша миссия была завершена. Мы с Эллой возвращались в Петербург, чтобы отчитаться и предоставить подробные сведения в общество.
По дороге нам пришлось провести несколько дней в Одессе. Город был напоен запахом белой акации, как бывает в конце мая, когда стоят чудесные дни. Но прежде чем расстаться навсегда, Виктор вдруг разрыдался. Ему было тоскливо возвращаться в семью в одиночестве. И с тех пор я стала его суженой.
Три долгих года прошло с того счастливого момента. Нужно было развестись, но, чтобы развестись, требовались деньги, много денег, так как Алина, помимо свободы, требовала крупную сумму, которой у Виктора не было. Все, что он мог ей предложить, это свое жалованье, и то не все, так как ему нужно было оставить что-то себе на жизнь. Это никоим образом не устраивало Алину. Она просила помимо этого еще некий капитал, чтобы не зависеть от жалованья мужа, от которого она, тем не менее, тоже не отказывалась. Виктор был слишком гордый, чтобы говорить со мной о финансовых затруднениях. Дело о разводе началось, но не продвигалось. Алина подписала бы развод только после получения аванса от желаемой суммы. Но эту сумму, достаточно крупную, Виктор найти не мог и питал надежду на то, что Алина пойдет на уступки.
У меня тоже не было капитала, и собственность, принадлежавшая моей семье, не была поделена, и мне даже не хватило бы смелости поднимать этот вопрос. К тому же, зная щепетильность Виктора в вопросах финансов, я даже не осмеливалась думать о том, чтобы предложить ему «пойти на торг», как он с горечью называл такого рода переговоры.
Нам оставалось только забыть друг друга! Расстояния разделяли нас, а от писем было мало толку… «Надо верить и надеяться», – писал мне Виктор. Одному Богу ведомо, как тяжело было на сердце. Как я могла верить, как надеяться? Если бы
