Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среда, 7 дек<абря>.
Вторник был днем получения денег и некоторого нравственного безобразия. Утром работал. Были брат с женой и моя няня Лукерья Ивановна, все собирающаяся умирать и жалующаяся на дороговизну жизни, к чему надо прибавить, — несмотря на свой капиталец, вполне обеспечивающий эту жизнь. Поехал к Некрасову на извозчике по 23-град<усному> морозу. Новая моя шуба оказывается великолепною, — никакой мороз ее не прошибает. Кончили счеты с «Совр<еменни>ком».
Обедали у Некр<асова>. Гелеодор, сильно свирепствовавший в пользу Клейнмихеля[940] и потому названный avocat des causes perdues[941], Толстой, Бекетов, Иван Иванович с супругой. Перед обедом был Гончаров, он поступает в цензора. Толстой вел себя милейшим троглодитом, баши-бузуком и редифом[942]. Он не знал, например, что значит цензурный комитет и какого он министерства, затем объявил, что не считает себя литератором и т. д. Мы проехали к больному Тургеневу, и там сей лаз[943] объявил, что удивляться Шекспиру и Гомеру может лишь человек, пропитанный фразою. К ночи мы с ним странствовали по девочкам, но не видали ничего особенного. Анжелина.
Пятница, 9 дек<абря>.
Третьего дня целые сутки просидел дома, обвязавшись подушечками по случаю опухоли десен; ее давно у меня не было, и она прошла скоро. Вечером были Олинька и Ал<ександра> Петровна. А вчера утром ездил, получал деньги из конторы «СПб. ведомостей», был у Палацци и у портного, заезжал к Тургеневу, вечером я, Панаев и Толстой поехали на дачу Галлера. Но бал был плачевен, звезд не было ни одной, и при самом разгаре полиция велела тушить свечи, а музыку прогнала. Подобно спутнику Буянова[944], мы поспешили уехать, невзирая на уверения хозяек, что все пройдет хорошо и танцы снова возобновятся.
Меня начинает сокрушать поведение Саши Жуковой, но сокрушать пленяя. Это особый тип русской гризетки, о котором стоит подумать. Толстой тоже пленен ею до крайности.
Суббота, 10 дек<абря>.
Пятница была проведена таким образом: утром набрасывал фельетон и исправлял статью о Гончарове, которой я доволен. Обедал у брата, перед обедом заказывал себе жилет и штаны. Обед был весьма хорош. Олинька что-то не очень здорова. По условию, надо было обедать в клубе, но с поздним часом обеда не могу я ладить. Выспавшись в совершенстве, пошел в клуб, там нашел Андреаса, Дудышкина, Майкова, Заблоцкого и Безобразова. Беседовали до 9 часов, конец вечера, то есть до 1 1/2 провел у Тургенева, где по случаю болезни хозяина происходят отличные рауты. Были Надя, Краснокутский, Фредро, Маркевич, Жемчужников, а потом Иславин и Толстой и Панаев. Речи держались развратные, был спор о Саше и Наде, однако и изящному посвятили несколько времени, читая сцены из комедий Островского «Не так живи, как хочется». Груша в комедии всех пленила. Во вторник сочиняется общее увеселение за городом.
Краснокутский говорил об обеде Васильчикову и звал меня участвовать, как старого пажа[945]. Довольно и обеда шахматного клуба. Не заманят меня на официальные обеды!
Воскрес<енье>, 11 дек<абря>.
Как ни краток этот перечень каждодневных занятий и увеселений, но в нем есть свое достоинство и только для одного меня. При чтении имен и кратчайшего упоминания о событиях, самый прожитый день возникает весь в моей памяти.
Весь субботний день состоял из одних увеселений. Работал поутру мало и то лишь над Чернокнижниковым. Перед обедом заехал к Некрасову, нашел его в хорошем состоянии, прослушал стихи и узнал о том, что Анненков в Москве. С этой вестью нарочно сделал крюк и заехал к Тургеневу, with the glorious news[946]. Там нашел Краевского, Мея и Пахнущего клопами. Оттуда к брату на обед. Обедали Самсонов (преобр<аженец>), Гартонг и Бушен, старый, седой и добродушнейший генерал. Оттуда в Михайл<овский> театр, смотреть «L'amour qu'est-ce que да» и «Trains de plaisir». Спектакль был сносен, хотя «Les mysteres de l'ete»[947] гораздо лучше по мысли и чернокнижию. Ужинал у Клея с Толстым и Иславиным. В театре сидел я, как человек дурного тона, в первом ряду, имея на себе сюртук и серые перчатки. Мила подурнела, зато Мальвина пополнела и похорошела. Была еще на сцене высокая блондинка Варламова, весьма привлекательная по наружности.
Понед<ельник>, 12 декабря.
Воскресенье — день истинно баши-бузукский, дикий и глупый. Из дома выехал я в 7 часов, к Иславину. Ждем Толстого до 9 — вотще. Заезжаем к нему, нам говорят что он, Тургенев, Сол<л>огуб и другие лица в Hotel Napoleon. Что бы это значило? Едем туда (предварительно побывав у Черновой), и дело объясняется. Баши-бузук закутил и дает вечер у цыган на последние свои деньги. С ним Тургенев, в виде скелета на египетском пире, Долгорукий и Горбунов. Пение, танцы, вино и прочее. Цыганки цалуются и садятся на колена. Все это хорошо бы на полчаса, но, к сожалению, оно тянулось до 12 почти часов. С трудом отговорил я беседу от ужина с цыганами и увлек ее к Черновой, более для ее спасения. Там были донны, старые и новые, Настя, Леля, Иоганна, Ольга Федоройна. Слухи о Жуковой. Вернулся домой к 2 часам, истратив рублей около 25 и не ощутив удовольствия на двугривенный.
Поутру был у меня Фохт, в новой форме, с вестями из полка. Скоро съедется в Петербург много финляндцев[948].
Вторник, 13 дек<абря>.
Утро понедельника прошло в безмятежной работе. К обеду пришел Фохт, а Ванновский не мог быть. Мы беседовали с ним до 8 часов, не переставая ни на минуту. Вообще дельный и умный малый этот Фохт, хотя он то, что называется себе на уме. Припомнили наши споры и предположения на вечере в его квартире, до выступления в поход Финляндского полка. Сколько воды утекло в эти два года!
Думал было ехать в «Вильг<ельма> Телля» или к А. М. Тургеневу, но Золотов приглашал к себе на крестины. Вечер был так себе, с игрой в лото и обзором картин. Много всяких редкостей у Золотова, но все это теряет<ся> посреди буржуазной квартиры. Имелось на вечере несколько новых лиц, но крайне непривлекательных, особенно дамы имели гнусный вид,
