Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Минуточку, — окликнул академик компанию, — покорнейше прошу, господа, один момент.

Он приблизился к профессору Боровскому и ткнул в него пальцем:

— Валерьян… — сказал он. — Вылитый Валерьян! Поди-ка в кабинет, подожди меня там.

Изумленный Боровский вернулся на рабочее место. Следующей, кого заметил Илья Ильич, стала графиня Виноградова. Его лицо исполнилось покаяния, гордая осанка виновато скособочилась.

— Красавица моя, Мирослава, — обратился Ильич к графине, — нет оправдания старому дураку. Я поступил омерзительно, недостойно. Если б я мог представить, какое страдание причиню вам… девочка моя, душа моя ненаглядная… — Лепешевский перешел на французский, а графиня Виноградова затаила дыхание. Испугалась, что несчастного сдует коньячным перегаром, унесет в небытие, из которого он только что выплыл. Ильич быстро исчерпал запас французских слов и скрючился, поцеловать графине руку. — Когда вам будет угодно меня выслушать, деточка, я готов объяснить свое безобразное поведение.

— Да, — согласилась графиня, и спрятала руку за спину, — пожалуй, я бы послушала объяснение.

Гордая и сердитая, Мира удалилась на лестницу. Артур погнался за ней, а Лепешевский, проводив графиню молящим взглядом, так и не разогнулся. Так и вошел в профессорский кабинет скрюченным. Вошел и сел, с опущенным взглядом, опершись на палку.

— Ну, здравствуй, Натан Валерьянович! — приветствовал профессора Илья Ильич.

— Рад, что вы в порядке, Илья Ильич, — ответил Натан.

— Ты послал ко мне Мирославу?

— Послал, — признался Боровский.

— Так имей в виду… Уясни себе раз и навсегда, что никаких отчетов по экспедиции Лепешевского нет и быть не могло. Анонимный заказчик выложил двадцать тысяч рублей из собственных сбережений не для того, чтобы раструбить о том, что нашли на Урале. Ты знаешь, что это были за деньги в те времена! Ни одной бумаги, ни одной строчки, ни одной буквы… — развел руками Ильич. — Если хочешь жить долго и спать спокойно, никогда не ищи информацию, которой человек обладать не должен, тем паче распоряжаться…

— Я хотел знать, не сохранилось ли личных воспоминаний… — объяснил Натан. — Поймите меня правильно, Илья Ильич, я — технарь. Мне проще разобраться в физике происходящего, чем принять некоторые мировоззренческие постулаты, которые противоречат всему, что я усвоил до сей поры. Мои собственные выводы кажутся мне абсурдом. Ваш батюшка был человеком авторитетным, серьезным ученым…

— Мой батюшка, будучи при смерти, взял с матушки слово, что она сожжет дневники, — ответил Илья Ильич — Я был малым дитя и не знал отца. Никакой памяти о нем не осталось, кроме рукописей. Матушка взяла с меня слово, что перед смертью я сам сожгу все до последней страницы. И я обещал. Я поклялся на могиле, что сожгу дневники в тот день, когда ко мне придут и спросят о той злосчастной Уральской пещере. Перед тем, как лечь в могилу… если я буду стар, немощен и неспособен хранить тайны…

Боровский обратил внимание на обугленный конец палки, упертой в пол.

— Вы не должны оправдываться.

— Возможно, я запаниковал. Возможно, поторопился, но Мирослава… Эта синеглазая бестия творит со мной, все, что хочет. Я знаю ее с малых лет и все эти годы не могу устоять перед ее капризами. Эти глаза смотрят мне в душу… Эх, эх, — вздохнул Ильич. — Отказывать этой девочке я не умею. Она способна толкнуть меня на любое безумство. Разве я мог подумать, что именно она…

Профессор Боровский взглянул на часы, на портфель, в котором нес с работы ксерокопии рукописей Эйнштейна. Портфель был надежно закрыт. Уборщица уже гремела ведрами в коридоре. Натан Валерьянович прожил тяжелый день. Этот день был посвящен бесплодным попыткам проникнуть в темное прошлое науки, обрекшее ее на неопределенное будущее. Меньше всего на свете его интересовали угрызения совести старика и его любовные порывы к молодой графине.

— Ты видел Грааль? — вдруг спросил Лепешевский, и Натан вздрогнул. — Ты держал его в руках?

— Да, — признался Боровский.

— Хотел узнать, что за штука такая?

— Я узнал.

— Так я и думал, — вздохнул Ильич. — Вот и случилось… Вот, чем вы, физики, всех порочнее…

— Ничем не порочнее, — ответил Натан. — Только тем, что ищем Бога не на небесах, а у себя под ногами.

— Нет, — возразил Ильич, — вы не Бога ищете. Вы ищете обратную связь с тем, кого называете Богом. Ты, Натан Валерьяныч, решил, что можешь сам управлять природой и судьбами человеческими, владеть тем, что тебе не принадлежит. Что ж, желание власти свойственно человеческой природе по слабости ее. Мы, по сравнению с вами, физиками, невинные молельники храма, который вы рушите, в надежде понять, как он построен.

— Я делаю науку, Илья Ильич. Ничего другого я не умею, ничему другому я не учился. Я только делаю свое дело честно и до конца.

— Науку не делают, дорогой мой Натан. За науку горят на кострах. Ей приносят в жертву самое дорогое. Я спрошу тебя словами христиан-предтечей: каким ты хочешь видеть человечество, ученый человек, умным или счастливым?

— Одно другое не исключает.

— Ах, если б это было так! Ах если бы… Однажды ты поймешь, что этот вопрос придется решать. Придется решать тебе, если ты присвоил власть, с которой не можешь справиться. В тот момент я тебе не позавидую, потому что Вселенная принадлежит не тебе, Натан. Ты знаешь, кому она принадлежит. Вселенная принадлежит тому, кто выдумал и создал тебя; тому, кто думает за тебя и принимает решения. Она принадлежит тому, чьим телом ты живешь и чьим разумом мыслишь. Какая может быть обратная связь? Откуда ей взяться в мире, который имеет единственную точку отсчета. Обоюдная связь, Натан Валерьяныч, предполагает, по меньшей мере, две точки. Если тебе удастся поставить вторую, мир вернется к примитивной своей ипостаси и все начнется сначала. Что там… у тебя в портфеле? — заметил Ильич. — Дневники покойницы Сары? Разве она не завещала их уничтожить?

— Это не то, что вы думаете, — признался Натан, покрываясь испариной.

— Я и думать не хочу, — заявил Ильич. — Я хочу жить счастливо и умирать без страха. А ты сожги все что там… вместе с портфелем. Сожги ересь, — повторил он, — если сам не хочешь гореть в аду.

Замученную графиню Виноградову никто не собирался пороть. Бедняжка зря плакала по дороге домой, вспоминая недобрым словом Илью Ильича. Она продолжала плакать на пороге подъезда и лифта, просила Артура не уезжать… сначала убедиться, что ее побитое тело не вылетит в форточку, но дом родной встретил Миру ароматом свежего кофе. Нарядная Клавдия обняла дочь.