Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

- Надо же, в Москве-мегаполисе, а слухи разносятся мгновенно, как в какой-нибудь Обояни! Однако, бегу! - полностью осознавая своё поражение, покорно сообщил я, и, поцеловав Лору, 'почапал' в чужих ботинках во ВНИИТоргмаш.

Первым делом Тамара завела меня к Бугру, и, подтолкнув вперёд, сообщила:

- Слышь, Бугор - эта пьянь и рвань вернулась!

Бугор незаметно подмигнул мне, я тем же макаром ответил ему, и меня повели дальше. Тамара заводила меня в разные комнаты и кабинеты, где сообщала одну и ту же новость, иногда добавляя:

- А кто-то говорил, что эта пьянь и рвань меня бросила!

Тамара немедленно оформила отпуск и повезла меня в Мамонтовку. Появиться перед 'тётей Полли' было для меня пуще ножа в печёнку, но я вытерпел и это.

- Проси у тёщи прощения! - похлопывая меня по темечку, приказала Тамара.

- Простите великодушно, больше не повторится! - скосив глаза и испуганно мигая, пролепетал я любимую фразу лаборанта Славика.

- Да ну вас всех к лешему! - отмахнулась тётя Полли, и я, кажется, был прощён.

Мы хорошо выпили, попели немного в два голоса и легли спать.

- Нет, гулять, конечно, хорошо, но дома лучше, спокойнее! - успел подумать я, уже засыпая после исполнения гражданско-супружеского долга.

Одесса

Я предложил Тамаре поехать на море в Одессу, вернее рядом - в Ильичёвск, к Феде Кирову, который постоянно приглашал меня в любом составе. Его жена Лера была демократичной женщиной, тем более Федя сказал ей, что Тамара моя жена.

Встреча в Ильичёвске была блестящей - вечером к нашему приезду стол был уже накрыт, а в качестве выпивки преобладало шампанское. Поддав, как следует, мы уже почти ночью всей компанией отправились купаться на море.

Меня всегда поражали беспечность и безрассудство нас - русских людей. Едва держась на ногах, мы чуть ли ни на четвереньках, как черепахи, заползли в море. Хорошо бы, как черепахи морские, а то - как сухопутные, мы тут же стали тонуть. Я только и делал, что вытаскивал на берег уже почти захлебнувшихся Тамару и Леру, да и Федю пришлось долго толкать к берегу, так как прибой не позволял ему выплыть. И это всё в кромешной тьме. Я аж отрезвел с перепугу.

По утрам я чаще всего ходил с Федей в его лабораторию - маленький домик на самом берегу моря. Там мы быстро решали возникающие научно-технические вопросы, и, оставив сотрудников работать, шли купаться. К этому времени к нам присоединялись Лера и Тамара. Вечером же мы занимались одним и тем же - выпивали в квартире или, что было романтичнее, 'в хижине дяди Феди', как мы прозвали лабораторию на берегу моря.

Фёдор очень любил Одессу, и мы часто наезжали туда. Мне Одесса не понравилась - люди там грубоватые, говорят очень громко, готовы обмануть тебя всегда и во всём. А женщины вообще ведут себя совершенно беспардонно.

Идём как-то всей компанией по пляжу, ищем место, где бы приземлиться. Видим - под большим зонтиком выпивает какая-то компания. И вдруг от компании отделяется и неровной походкой направляется ко мне жгучая брюнетка моего возраста в купальном костюме. Она машет рукой - остановись, мол.

Я стою в плавках и жду, что же будет дальше. А дама подошла, оценивающе оглядела меня с головы до ног и прокричала своей компании:

- Послушайте, этот чудак мне очень даже понравился!

И не обращая внимания на стоящих рядом Тамару и Леру, обнимает меня за шею и целует взасос. Я чуть губ своих не лишился от этого засоса - дама видимо, решила взять у меня пробу желудочного сока на кислотность. Я вырывался, как мог, и освободился только с помощью наших женщин. А одесская львица, помахивая окороками, снова пошла к своим под зонтик.

Или другой пример. Зашли мы как-то в этот хвалёный 'Гамбринус', что на Дерибасовской. И что в этом 'Гамбринусе' находили Куприн, или кто-то там ещё, и восторгались им? Грязный подвал, пропахший прокисшим пивом и сигаретным дымом. С трудом нашли столик, смахнули с него рыбьи скелеты и чешую, поставили свои кружки и положили раков. И тут же появляется фурия с грязной и мокрой тряпкой, обзывает нас 'скотобазой', утверждает, что место нам не здесь, а 'под Привозом'. А затем начинает своей ужасной тряпкой вытирать столик, задевая наши кружки и наших раков. Я заметил, что у неё поранены почти все пальцы правой руки; пальцы были перевязаны грязными бинтами, а поверх них были надеты резиновые напаличники, похожие на детские презервативы. Вы после такого зрелища и такой встречи пришли бы снова в 'Гамбринус'? Вот и я говорю:

Но настоящим шедевром нашего застолья в Одессе был вечер в ресторане, что на Морвокзале. Ресторан большой, красивый, стоял на сваях над морем. Выпили, конечно, неплохо, но чуть больше нормы. Я сижу, отдыхаю, Федя танцует с Лерой, а Тамара - с каким-то хмырём. Вдруг ко мне подкатывает наша официантка, толстая женщина лет пятидесяти и огорошивает меня:

- А вы знаете, что ваша жена вот там целуется с каким-то чудаком, - и официантка пальцем указывает куда-то вглубь ресторана, - а я-то думала, что она интеллигентная женщина!

Я взбесился - нашла, где свои пьяные замашки демонстрировать! Обнаружив Тамару с этим хмырём, я влепил ей пощёчину и, ухватив её за край декольте платья, вырвал полосу до самого подола. Платье так и упало с её плеч под аплодисменты присутствующих. Хмыря - как ветром сдуло. А Тамара, оказавшись в нижнем белье, не осталась в долгу - хватает с чужого стола пустую бутылку, и яростно разбивает её об мою голову. Крик, шум: Прибегает наша официантка и требует оплаты по счёту, прежде чем нас заберёт милиция.

Лера подколола платье Тамары неизвестно откуда взявшимися булавками, Федя вытер у меня с головы кровь, и мы, расплатившись, стали собираться уходить. Официантка провожала нас со словами: 'А я думала, что вы такие интеллигентные люди!'

Вышли мы на площадь у морвокзала на остановку такси в весьма агрессивном настроении. Впереди нас в очереди была лишь одна компания, тоже четыре человека - пожилая еврейская чета и, видимо, их дети - мужчина и женщина нашего возраста.

Такси долго не было, и 'антисемит' Федя стал приставать к пожилой чете (как оказалось, они отмечали 'круглую' годовщину своей свадьбы), обвиняя их во всех бедах, в том числе и в отсутствии такси. В препирательства включились наши дамы и молодой еврей. А пока они ругались, я тихонечко отвёл молодую еврейку за щиток с каким-то объявлением, и мы затеяли с ней поцелуйчики, всё более увлекаясь этим занятием. Я до сих пор помню стремительно меняющееся выражение её иссиня-чёрных глаз - сперва гневное, потом испуганное, затем восхищённое, а под конец - какое-то мученическое.

Но тут крики с остановки такси прервали наше занятие, и мы побежали на помощь в разные воюющие лагери.

Посреди площади на спине лежал Федя, его пытались ударить ногами молодой и старый евреи, а Лера, размахивала сумкой на ремне, отгоняя их от мужа. Тамара и старая еврейка растаскивали драчунов. Наконец, Федя поднялся и накинулся на обидчиков. В этот момент из одноэтажного здания морской милиции, расположенной на площади над самой кромкой воды, выбежали милиционеры и потащили всех дерущихся 'до себя'.

А мы с молодой еврейкой припоздали, и нас не забрали. С грустью, взглянув на щит, за которым нам так было хорошо, мы забарабанили в двери милиции - наша гражданская совесть взяла верх.

Вышедший милиционер пытался нас отогнать, но мы решительно заявили, чтобы нас тоже 'забрали', ибо мы принадлежим к арестованным противоборствующим сторонам.

Сперва допрашивали еврейскую бригаду - с ними было всё ясно, это была явно потерпевшая сторона. Затем их выпустили в предбанник и запустили 'агрессоров', то есть нас. У меня единственного с собой был паспорт, и я, помахивая им, подошёл к столу первым.

- Фамилия! - строго спросил лейтенант, составлявший протокол.

- Гулиа, - ответил я, на что раздался весёлый гогот милиционеров.

- Это не твоим ли именем назван наш флагман сухогрузов? - сказал лейтенант, указывая куда-то вверх.

Под потолком комнаты было длинное окно, в которое ясно было видно название пришвартованного корабля: 'Дмитрий Гулиа'. Я, конечно же, знал о таком корабле, и даже был знаком с его капитаном. Этот корабль был назван в честь моего знаменитого деда.

Стараясь не волноваться, я сказал, что корабль назван не моим именем, но фамилией уж точно моей, ибо Дмитрий Гулиа - мой родной дедушка.

- А если я сейчас позвоню капитану и спрошу о тебе - он подтвердит?

Я ответил, что обязательно подтвердит, так как мы с ним хорошо знакомы - и я назвал имя, отчество и фамилию капитана.

Лейтенант захлопнул журнал протоколов, приветливо посмотрел на меня и предложил всем нам присесть.

- И чего вы связались с этими:! Лейтенант не стал вслух называть их обобщающим оскорбительным названием. Затем встал, вышел в предбанник и громко сказал: 'Все свободны! И чтобы не хулиганили больше!' И, снова зайдя в комнату, он уже обратился к нам: 'А если вам была нужна машина, зашли бы к нам, и мы вам помогли бы!'.