Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

В первую очередь моему 'заклятому другу' - Илларионову. Когда в комиссию ВАК пришли целые тома стенограмм выступлений почти всех членов Совета, и бессмысленное, но злобное 'блекотанье' Илларионова, там обосновано решили, что работу достаточно подробно и пристально рассмотрел сам Совет, и нечего повторять его функции. Бусю, кстати, 'завалили' как раз потому, что у него не было ни одного выступления в прениях. Работу его Совет принял 'на ура'.

И ещё была одна причина, о которой я узнал позже, на записи очередной передачи 'Это вы можете!'.

Обсуждалась автомобильная тематика. Моё внимание привлёк высокий худой старик с невероятно презрительным выражением лица, одетый в засаленную куртку и необыкновенной формы картуз. Странный старик интересовался всеми представленными автомобилями, заглядывая во все щели и пробуя машины почти, что на вкус. Презрительное выражение на его лице при этом все усиливалось.

Неожиданно я оказался в одной группе с этим стариком. Разговор зашёл о кузовах - двух и четырёхдверных, и я почему-то решил рассказать незнакомому старику известную в автомобильных кругах байку о том, как 'Москвичи' стали четырёхдверными. Вроде бы, первая модель была двухдверная, и когда её показывали Сталину, он сел рядом с водителем, а сзади разместился главный конструктор завода. Машина сделала несколько кругов по заводскому двору, потом остановилась. Сталин сидел молча и не выходил. Главный конструктор подождал немного и говорит: 'Товарищ Сталин, мне выйти нужно!'. А тот отвечает: 'Вам нужно, вы и выходите'. А ведь выйти он не может без того, чтобы Сталин вышел сам и пропустил его. А тот выходить не хочет. Вот после этого и стали 'Москвичи' делать четырёхдверными.

Рассказывая эту историю, я заметил, что вся группа как-то настороженно слушает байку, а старик смотрит на меня с явным раздражением. 'Молодой человек', - обратился он ко мне, когда я закончил, - 'знаете ли вы, кому рассказываете эту 'лабуду?'. 'Нет, не знаю' - растерялся я. 'Так вот знайте - я и есть тот главный конструктор, который сидел позади Сталина!'

Так я познакомился с профессором Борисом Михайловичем Фиттерманом, по его словам, конструктором первого 'Москвича'.

А Фиттерман смотрит пристально на меня и ехидно улыбается.

- А хотите ли знать, молодой человек, что я - ваш ангел-хранитель? - задал мне неожиданный вопрос Борис Михайлович.

Я аж рот раскрыл от удивления - вот и встретился, наконец, с моим ангелом-хранителем в лице этого еврейского старца.

- Мне направили вашу докторскую диссертацию из ВАК как 'чёрному оппоненту'. Знали, что я почти никому положительных отзывов не даю. А ваша работа мне понравилась. Она - смелая и ни на чью другую не похожа. Несколько преждевременная, правда, лет через пятьдесят ей бы появиться - в самый раз! Но положительный отзыв я вам дал, а сегодня и познакомился с вами лично! А вы мне байки про то, кто сидел позади Сталина, рассказываете!

Я с благодарностью пожал протянутую Борисом Михайловичем руку, и он показался мне красивее самого Алена Делона.

Как и следовало ожидать, я обмывал моё утверждение. В первый же день с Тамарой в ресторане гостиницы 'Националь', в том старом корпусе-коробке, что уже разрушили. Познакомился и танцевал я там с очаровательной шведкой лет четырнадцати, не по годам рослой. Та, в свою очередь, представила меня своей маме, тоже очаровательной, тоже шведке, но лет тридцати. Не успели мы по душам разговориться по-английски, как подошла Тамара, и, надавав мне подзатыльников, увела прочь. Шведские 'мать и дитя' хохотали от души.

А назавтра выпивали мы уже в ИМАШе, в лаборатории, при закрытых дверях.

- Что это ты всё с одной, да с одной ходишь? - недовольно спросил меня один из сотрудников Мони, давний мой приятель по имени Алик, - да ещё она и сюда повадилась ходить, 'слопает' она тебя и не моргнёт! Хочешь новую бабу - молодую, лет двадцати? - предложил Алик, - сегодня же!

И он набросал план действий. Я звоню на работу к Тамаре, говорю, что выпиваю сегодня допоздна с друзьями и там же остаюсь на ночь. Алик звонит своей 'бабе' - тоже молоденькой девушке и предлагает встретиться, только чтобы та привела свою подругу. Встречаемся и идём на квартиру к Алику, где две комнаты - на всех хватит.

Разгорячённые выпивкой и масштабом планов, мы пришли на место встречи и обнаружили только знакомую Алика по имени Люба. 'Моя' по имени Люда должна была скоро прийти. Алик её хорошо знал, и что греха таить, имел на неё определённые планы. Тут в его голову пришёл гениальный вариант плана.

Он отозвал меня в сторону и спросил, нравится ли мне Люба. Получив утвердительный ответ, он раскрыл мне свой план. Мы берём в магазине чего надо, и я с Любой еду на квартиру Алика, ключ от которой он даёт мне. Сам же остаётся ждать Люду, и забирает её туда же. Но эта 'легенда' - только для Любы. На самом же деле Алик и Люда едут к нему на дачу, на своё собственное свидание. А я остаюсь с Любой и поступаю с ней, как заблагорассудится.

Но 'хотели как лучше, а получилось как всегда'. Иначе говоря, Люба-то со мной пошла, а вот Люда идти с Аликом отказалась. Они поссорились, и Алик уехал один. Мы же с Любой, утомившись ждать друзей, стали выпивать сами. А тут позвонил Алик и сказал Любе, что он сегодня к нам не приедет, и мы можем поступать, как захотим. Я услышал только, что Люба обозвала кого-то по телефону свиньёй.

Мы допили всё, что оставалось и легли спать. Люба произвела на меня отличное впечатление, и уже утром я предложил ей взять отпуск и ехать со мной на море. Она согласилась. Я заезжаю днём в Мамонтовку и беру свой портфель. Тёте Полли говорю, что с Тамарой всё согласовано.

Вот тут кончается всё хорошее и начинается один кошмар. В ИМАШ, где я сидел и точил лясы с Моней, звонит Тамара и строжайше приказывает мне прибыть в Мамонтовку. Иначе - она едет к Бусе на субботу и воскресенье! А у меня на шесть вечера назначена встреча с Любой. Не зная, что и предпринять, я иду на встречу с Любой и вместо блондинки Любы ко мне подходит тёмноволосая девушка и называет себя Людой. Говорит, что Люба занята и попросила её, как подругу, провести вечер со мной. Подруга мне тоже понравилась, и я приглашаю её в квартиру Алика, благо сам Алик на даче.

Она идёт со мной, мы почти не выпиваем, только разговариваем, а когда дело доходит до 'дела', Люда начинает собираться домой, и, несмотря на мои протесты, уходит. Я - в прострации: в Мамонтовку ехать уже поздно, одному оставаться - ох, как не хочется. Звоню домой Любе - она уже ложится спать, у неё и у Алика есть ко мне важный разговор. Она с утра едет к нему на дачу и приглашает меня заехать туда же попозже, часам к двенадцати.

Время уже за полночь, выхожу из дома немного проветриться и привести мысли в порядок. Прохожу мимо телефонной будки и вижу - в ней стоит рослая, хорошо одетая красивая девка, почему-то босая, и пьяным голосом кричит в трубку:

- Гиви: твою мать, дай мне Шоту! Шота - ты? А где он? Тьфу, твою мать! - плюёт в трубку и бросает её висеть на проводе.

Я строго выговариваю ей, что так делать не следует, вешаю трубку, и замечаю, что с грузинами, да и вообще с кавказцами дело иметь опасно:

- Тебя как зовут? - вдруг спрашивает девица с отчаянным выражением на лице.

- Влип, - думаю я - это же курам на смех - советую не иметь дела с кавказцами, а сам - при таком имени:

И отвечаю ей по-еврейски - вопросом на вопрос:

- А тебя?

- Я - Маша! - пьяным голосом отвечает девица, выходит из будки, берёт меня под руку, - пошли!

- Куда? - в ужасе спрашиваю я.

- К тебе, ко мне - безразлично! Мне плохо - понимаешь? - заглядывая мне в глаза, быстро говорит босая Маша.

- Как не понять - самому плохо! - и я, взяв грех на душу, веду Машу в квартиру Алика.

Мы выпиваем, что осталось, а осталось почти всё; Маша рассказывает мне какую-то ахинею про её любимого Шоту и 'пидораса' Гиви. Она плачет, целует меня и спрашивает - не грузин ли я, так как очень похож на её Шоту:

Маша сама тянет меня в койку, и ведёт себя там очень страстно, приходится даже прикрывать её рот, чтобы соседей не испугать. Потом мы выпили ещё и забылись.

Просыпаюсь я часов в шесть - Маши нет рядом. На цыпочках выхожу из комнаты, а моя рослая босоногая фея, в чём мать родила, роется в ящиках Аликиного комода:

Вот почему Шота 'игнорирует' Машу - она же воровка! - доходит до меня.

- Маша! - громко крикнул я, и голая леди вздрогнула и выпрямилась, - у тебя туфли украли?

- Украли, - кивает она головой, как болванчик - украли!

- Но разве это хорошо, - продолжаю я, - вот ты и ходишь босая! Квартира эта чужая, понимаешь ли ты, подо что меня подводишь? Ложись! - как офицер солдату, приказываю я.

Маша забежала в 'нашу' комнату и мигом исполнила приказ.

- До чего ж хороша девица - между делом думаю я - и красива, и страстна - а воровка! Да и проститутка, уж точно! Жалко, а какой любовницей могла бы стать!

Утром она выпила крепкого кофе, я - чаю. Даю ей двадцать пять рублей на туфли; не итальянские, конечно, но неплохие советские купить можно. И выпроваживаю с поцелуем за дверь. Мне пора ехать на дачу Алика, а это вёрст семьдесят на электричке, а потом пешком километра четыре.