Джонатан Стрендж и мистер Норрелл - Сюзанна Кларк

— О, разумеется! Лорд Байрон! Совсем забыл! — воскликнул доктор Грейстил. — Надо предупредить его, чтобы поменьше болтал.

— Боюсь, уже поздно, — резонно заметил Фрэнк. Доктору пришлось в очередной раз согласиться с правотой слуги. Тем не менее он чувствовал, что должен спросить совета у кого-то еще. А кто же поможет лучше, чем близкий друг Стренджа? В тот же вечер, тщательно одевшись, Грейстил сел в гондолу и направился к палаццо графини Албрицци. Графиня, умная и проницательная гречанка зрелых лет, написала несколько книг о скульптуре. Однако больше всего она любила давать convesazione, или вечера, на которых могли встречаться и вести беседы модные и образованные люди. Джонатан Стрендж раз-другой бывал на этих приемах, доктор Грейстил до сего дня не считал нужным тратить на них время.

Гостя провели в изысканную залу с мраморными полами, расписными потолками и множеством статуй. Возле окна собрались дамы — они полукругом сидели вокруг графини. Мужчины сгруппировались у противоположной стены. Едва войдя в комнату, доктор почувствовал, что все взгляды устремились на него. Некоторые даже не стеснялись показывать пальцем и что-то шептать собеседникам. Сомнений не оставалось — здесь тоже обсуждают поведение мистера Стренджа и опустившуюся на город тьму.

У окна в одиночестве стоял красивый мужчина небольшого роста с темными волнистыми волосами и полными, чувственными губами. В женщине такие губы были неотразимыми, в мужчине — просто необычны. И сложением, и тщательностью костюма, и цветом волос человек несколько напоминал Кристофера Дролайта — однако исключительно умного Дролайта. Ни секунды не сомневаясь, доктор Грейстил подошел ближе.

— Лорд Байрон?

Джентльмен быстро обернулся, чтоб посмотреть, кто произнес его имя. Увидев скучного полного англичанина средних лет, он не выразил ни малейшего восторга. Однако он не мог отрицать, что имя названо верно.

— Да?

— Меня зовут Грейстил. Я друг мистера Стренджа.

— А! — воскликнул его светлость. — Тот самый врач, у которого дочь-красавица?

Теперь пришел черед доктора почувствовать неудовольствие, что один из самых знаменитых в Европе ловеласов так говорит о его дочери. Однако он не мог отрицать, что Флора действительно красавица, к тому же сейчас было не до обид. Так что Грейстил приступил сразу к делу.

— Я был у Стренджа. Увы, верны мои худшие опасения — он повредился в уме.

— Да, — согласился Байрон. — Несколько часов назад я к нему заходил. Он не мог говорить ни о чем, кроме своей покойной жены и того, что на самом деле она не умерла, а заколдована. И вот он погрузился во тьму и занялся черной магией! Восхитительно, не правда ли?

— Восхитительно? — переспросил доктор. — Скорее прискорбно! Так вы думаете, тьму создал Стрендж? Сам он это отрицает.

— Ну, разумеется! — воскликнул Байрон. — Черный мир под стать его Черному Духу. Кому из нас порою не хочется задуть солнце? Разница в том, что сделать это способен лишь волшебник.

Доктор Грейстил задумался.

— Наверное, вы правы, — согласился он. — Вероятно, он сотворил тьму, а потом просто забыл. Судя по всему, он не всегда помнит свои слова и поступки. Скажем, он забывает наши прежние разговоры.

— А, да-да, конечно, — равнодушно подтвердил его светлость, словно и сам охотно забыл бы о беседе с доктором. — А вы знаете, что он написал письмо шурину?

— Нет, не слышал.

— Именно так. Зовет его приехать в Венецию и встретиться с покойной сестрой.

— И как, по-вашему, тот согласится? — с сомнением проговорил доктор Грейстил.

— Понятия не имею! — Тон лорда Байрона красноречиво указывал на неуместность самого предположения: неужели величайший поэт эпохи станет вникать в подобные житейские мелочи? Последовало минутное молчание, а потом его светлость заметил уже более естественным тоном: — Если честно, мне кажется, он не приедет. Я читал письмо Стренджа. Оно полно несвязных измышлений, которые никто, кроме сумасшедшего или волшебника, понять не сможет.

— Как печально! — заметил доктор Грейстил. — Крайне печально. Еще позавчера мы вместе гуляли. Он казался таким жизнерадостным! Не могу понять, как же можно всего лишь за одну ночь перейти от полного здравомыслия к полной невменяемости. Скорее всего, существует какая-то естественная причина. Возможно, инфекция…

— Чепуха! — решительно возразил Байрон. — Причина-то как раз исключительно метафизического свойства. Заключается она в той пропасти, которая разделяет истинное состояние человека и то, к которому он стремится, в борьбе духа и плоти. Простите, доктор Грейстил, но в этих делах я имею вполне достаточный опыт, а потому могу говорить со знанием дела.

— Но… — доктор нахмурился и замолчал, словно собираясь с мыслями, — дело в том, что тяжелый период миновал. Мистеру Стренджу очень хорошо работалось.

— Могу сказать одно: до того, как помешаться на покойной жене, он был одержим Джоном Аскглассом. Наверное, вы тоже заметили? Мне крайне мало известно об английской магии, а сами волшебники всегда казались кучкой скучных стариков. Единственное исключение — Джон Аскгласс. Он — совсем иное дело! Волшебник, подчинивший себе обитателей Иноземья[153]! Единственный, кому удалось победить смерть! Маг, которого сам Люцифер вынужден был признать ровней! И вот, всякий раз, как Стрендж сравнивал себя с этим титаном — а он не мог не сравнивать время от времени, — он осознавал себя тем, кто он есть: жалкой приземленной посредственностью! И вот достижения, столь ценимые на заброшенном островке[154], рассыпаются в прах. Как тут не впасть отчаянье! Кто смертен, тот не должен искать того, что за пределом смерти[74+]. — Байрон замолчал, словно пытаясь запомнить последнюю фразу, чтобы потом вставить в поэму. — В сентябре в швейцарских горах на меня самого напала подобная меланхолия. Я бродил, каждые пять минут слыша гром обвалов, — казалось, Бог вознамерился меня уничтожить! Душа разрывалась от бессмертных устремлений. А порою боль становилась настолько острой, что хотелось пустить себе пулю в лоб. Единственное, что удержало от безумного шага, — мысль о том удовольствии, которое моя смерть доставит теще.

Меньше всего на свете доктора Грейстила волновала судьба лорда Байрона, так что тот мог спокойно застрелиться, когда пожелает. Однако сама идея встревожила доктора.

— Вы считаете, он может себя убить?

— О, разумеется!

— Что же делать?

— Что делать? — Вопрос поэта прозвучал эхом. — А почему вы считаете, что необходимо что-то ДЕЛАТЬ! — несколько озадаченно добавил он, затем, видимо, решив, что речь уже и так слишком долго идет о другом человеке, решил перевести разговор на собственную персону. — Вообще-то, доктор Грейстил, я рад, что судьба свела меня с вами. Дело в том, что я прихватил из Англии собственного врача, однако уже в Генуе был вынужден его уволить. А сейчас мне кажется, что начинают качаться зубы[155]. С чего бы это? Взгляните-ка!

Байрон открыл рот и начал демонстрировать доктору зубы. Доктор Грейстил осторожно дотронулся до крупного, очень белого и крепкого зуба.

— Они совершенно здоровы, — заметил он.

— О, вы так считаете? Боюсь, это ненадолго. Я старею. Чахну и сам это чувствую. — Поэт тяжело вздохнул, но тут же, словно подумав о чем-то более радостном, добавил: — А знаете, эта история со Стренджем подоспела как раз вовремя. Я сочиняю поэму о маге, который силится противостоять Необоримым Духам, вершащим его судьбу. Конечно, в качестве прототипа для мага Стрендж не совершенство, ему недостает истинно героических черт характера. Но ничего, здесь я для яркости добавлю кое-что из собственной индивидуальности.

Мимо прошла очаровательная молодая итальянка. Байрон моментально склонил голову под каким-то странным углом, прикрыл глаза и вообще принял такой вид, будто вот-вот зачахнет от хронического несварения желудка. Доктор предположил, что поэт хочет продемонстрировать прекрасной особе истинно байронический профиль и подлинный байронический дух.

57

Черные письма[156]

Декабрь 1816

Санта-Мария Дзобениго, Венеция

Джонатан Стрендж — преподобному Генри Вудхоупу

3 декабря 1816

Мой дорогой Генри!

Ты готов прочитать удивительную новость? Так вот, я видел Арабеллу. Да, видел ее и даже с ней разговаривал. Разве это не грандиозно? Разве это не лучшее из всех возможных известий? Ты мне не поверишь. Однако это был не сон, не пьяный бред, не приступ безумия и не воздействие опиума. Рассуди сам: стоит только принять, что на прошлое Рождество в Клане мы оказались частично заколдованными, как все сразу становится вероятным и возможным. Согласись, есть немалая ирония в том, что как раз я и не распознал магию.