Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Мы мучились проблемой: платить за ночлег или не платить. Нас предупреждали, что если гость заплатит хозяевам, он становится их врагом. Осетины народ горячий и за такое могут «нэмножко рэзать». Мы ограничились тем, что раздали ребятишкам по куску сахара. Хозяева были довольны, мы расстались друзьями.

Между прочим, они нас предупреждали, что местность кишит опасными волками и изредка встречаются медведи, поэтому после захода солнца здесь никто не ходит. Да и среди людей попадаются плохие. А мы-то какое легкомыслие проявили! Впрочем, после этого предупреждения не изменили своих привычек.

Вблизи перевала дорога стала какой-то мрачной. Холодные субальпийские луга чередовались с обширными каменным осыпями. Нигде ни кустика. Горы скупо сочатся водой. На соседних вершинах сидят тучи. Шоссе переходит в бесконечный серпантин. В Северном приюте заказали яичницу. Завбазой отговаривал нас идти в ночь, но, когда мы всё-таки пошли, дал нам палку, чтобы отбиваться от собак, и к ней — кучу хороших советов. Крутой подъём, наконец, начал выполаживаться. Вот и перевал. Но тут нас поджидала новая неожиданность: он покрыт снегом, а мы в тапочках и майках. Дрожа от холода, попытались бежать бегом. Но увесистые рюкзаки, набитые фотостеклом, сбавили нашу резвость, да и высота не способствовала, оно хоть и не 5000, но всё же 2829 метров. Осматриваясь, мы похолодели: на сверкающем снежной белизной перевале виднелись во множестве черновато-кровавые пятна. Вот только тут мы вспомнили предостережение завбазой: «Волки! А может быть хуже… басмачи!» мелькнуло у каждого из нас в голове. Не сговариваясь, мы помчались вниз, не разбирая, где бежим, по обледенелой и очень скользкой поверхности. Галя скоро поскользнулась и кувырком покатилась вниз вместе с рюкзаком. «Разобьётся!» мелькнуло у меня в голове. Приостановилась она на уположенном участке, как раз посередине одной из кровавых луж. Я был потрясён, услышав её крик: «Иди скорее ко мне!» «Что ещё случилось? Сломала ногу или ещё хуже?» Присев, глиссируя как альпинист, я помчался к ней с ужасными догадками. Приблизившись, я увидел её улыбающуюся, сидящую в центре… клумбы красных тюльпанов! Так это цветы, не кровь! Цветы, здесь, на снегу!? Невероятно!

Несмотря на холод, промокшие майки и тапочки, мы сделали остановку, наслаждаясь прекрасным как в сказке зрелищем. Вот откуда взялась сказка «Аленький цветочек!» Любуясь невиданным зрелищем, мы тут же заметили бледно-серые пятна, кишевшие мельчайшими прыгающими насекомыми, а среди них небольшие розовые пятна:

— Да это же ледяные блохи, помнишь, Сергей Викторович рассказывал про них? — А про розовых бактерий мы узнали только по приезде в Москву.

Ниже нам пришлось перебираться через горный поток шириной метра в четыре. Он бешено скакал по камням и шумел. Мы «ничтоже сумняшеся» взялись за руки и шагнули в его ледяные волны. Галя тут же покатилась вместе с водой. Хорошо, что она не бросила мою руку! Её вертело и бросало, она вставала и снова падала. Сила течения была огромная. Я вцепился в её руку двумя своими и кричал: «Держись, а то сейчас же в Черном море окажешься!» Не помню уж, как я её буквально выволок на другой берег. Она вся была в синяках и ссадинах, но бодро пошла дальше.

На южном склоне неожиданно скоро повеяло теплом. На той же высоте, где на северном расстилались суровые каменистые склоны, здесь росли пышные леса из ели, бука, вяза и липы. Появились лианы, птицы, невиданные цветы, травы заболели гигантоманией. Шоссе оживилось прохожими, воздух стал легче, ветер приносил сочные, томительные и ленивые запахи. Так вот она, благословенная Грузия!

Опять шли ночью, опять спускались с бог весть каких круч. Несколько раз нас опять обманывали летающие светлячки. А днём было страшно смотреть, по каким же отвесным обрывам карабкались мы к иллюзорным аулам, как ни разу не сверзлись в глубокую долину Чаегахэ. Нас спасали кустарники, на кручах, за которые мы хватались. Наконец, нашли деревню на берегу реки. Если б не палка, нас разорвали бы собаки. Долго никто не отпирал. Наконец, достучались в саклю. Мы думали, что нельзя найти жилище беднее и грязнее, чем у осетин в Лисри. Но грузины их превзошли. Хозяйка и её сестра, больные и калеки, но с густо накрашенными губами, встретили нас без удивления. Видимо, туристы здесь были не в диковинку. После вопросов, где работаем, сколько получаем, хозяйка заявила: — За ночлег по рублю с человека, а кормить нечем.

Цена была баснословная. Но куда денешься? Везде так же. Какая разительная разница в характере народов! Потом нам сказали, что горячий народ грузины, если не заплатишь за ночлег, обижаются и могут даже «рэзать». Впрочем, здесь кроме характера народа играет роль и конъюнктура. Если туристов много, то предоставление ночлега становится промыслом. Не будешь же каждую ночь принимать гостей! Если же промысел, то логика товарного хозяйства побуждает брать за услуги как можно больше.

Однако нам дали воду, в которой плавал творог и куски кукурузной лепёшки, за что взяли с каждого ещё по 20 копеек.

На другой день мы сделали большой переход до горного курорта для военных. Очень усталые, мы предались заслуженному отдыху на турбазе. Вечером на открытой веранде ресторана мы ели мацони и винный кисель и под какую-то грузинскую музыку наслаждались теплом, созерцанием экзотических растений и прекрасных ажурных построек курорта.

Наутро мы сговорились с каким-то парнем, что он за небольшую плату даст нам смирных верховых лошадей, которых ему всё равно надо было перегонять в Они. Там мы должны были передать лошадей его родственнику.

«Смирные» лошади показались нам заправскими скакунами, а кабардинские сёдла — отличными орудиями пытки. До этого мы ездили только на казачьих сёдлах. К моему седлу были привешены серебряные стремена с чернёным рисунком — «фамильная драгоценность», объяснил нам хозяин и просил их особенно беречь.

Не знаю, почему наш вид вызвал у него такое доверие, что он поручил нам лошадей. Лошади с первых шагов перешли в галоп. Впрочем, никакой другой аллюр в этих сёдлах выдержать невозможно. Однако и на галопе я через 10 километров норовил сесть как-нибудь боком. К нашим попыткам управлять лошадьми они относились с великолепным презрением. Они мчались вниз по шоссе, принципиально ступая на самый край обрыва, перебрасывая при этом наружные ноги прямо над пропастью и бессовестно нарушая при этом принятую в СССР правостороннюю систему движения.

Через 20 километров, когда я думал о горькой судьбе моей казённой части, на крутом внешнем повороте дороги стремя со стороны пропасти оборвалось и я устремился к Риону, кипевшему где-то в тошнотворной глубине. К счастью, я машинально сжал поводья, лошадь вздёрнула голову и я благодаря этому задержался недалеко на склоне. Уцепившись за кустик шиповника, кое-как выкарабкавшись, я увидел, что конь стоит на месте как вкопанный. Привязав благородную скотину, я с трудом отдышался. Галя, скакавшая впереди, не заметила моего падения и умчалась, увлекаемая своей неуправляемой лошадью.