Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

Вспомнил он и предупреждение Чани — ночью в палатке ее одолел страх за него, и она. шепотом повторила: «Когда выберешь позицию близ пути Подателя — стой абсолютно неподвижно! Даже думай, как маленькая дюна. Укройся плащом — и стань ею, стань песчаным холмиком снаружи и внутри».

Пауль медленно оглядывал горизонт, слушал и ждал появления знака червя — все как учили.

И он пришел с юго-востока: далекое шипение, песчаный шорох. Затем он увидел вдали в утреннем свете, бросавшем длинные тени, след быстро идущего червя — никогда еще он не видал Подателя таких гигантских размеров и даже не слыхал о таком. В нем было не меньше полулиги в длину, а песчаная волна перед головой чудовищной твари казалась настоящей движущейся горой.

Я не видал ничего подобного ни в реальности, ни в своих видениях, подумал Пауль. И побежал наперерез — занять позицию для перехвата червя, полностью поглощенный предстоящим испытанием.

~ ~ ~

«Контролируйте выпуск денег и суды; все же прочее оставьте толпе». Так советует вам Падишах-Император. И он же учит: «Если хотите иметь прибыли — вы должны править». Да, в его словах есть правда. Но, спрашиваю я себя, кто есть толпа — и кем правят?

Джессике пришла нежданная мысль: Пауль, может быть, именно сейчас проходит испытание. Они хотели скрыть это от меня — но это же ясно…

И Чани вот уехала по какому-то загадочному делу…

Джессика сидела в покоях для отдыха: выдалась Тихая минутка между ночными уроками. Комната была уютная, хотя и не такая большая, как та, которую ей предоставили в Сиетче Табр незадолго до того, как они бежали, спасаясь от погрома. Но и тут на полу лежали толстые ковры, мягкие подушки, под рукой — низкий кофейный столик, многоцветные драпировки на стенах и плавающие лампы под потолком, льющие мягкий желтоватый свет. Разумеется, комната насквозь пропиталась едким, кисловатым запахом фрименского сиетча. Только теперь этот запах ассоциировался у нее с безопасностью.

И все-таки она знала, что эти стены никогда не станут родными для нее, что она никогда не сумеет преодолеть чувство отчужденности. Напрасно пытались ковры и драпировки скрыть суровость этих каменных стен…

Из коридора доносились слабые, приглушенные стенами и расстоянием звуки барабанов, металлическое бряцание, хлопки в ладоши. Это, знала Джессика, праздновали рождение ребенка. Скорее всего родила Субийя — по времени срок ее. И, конечно, скоро этого синеглазого ангелочка принесут к Преподобной Матери — к ней — для благословения. Кроме того, она знала, что ее дочь, Алия, конечно, будет на празднике и ей подробно все расскажет.

А для ночной поминальной молитвы время еще не пришло. Да никто бы и не начал праздник рождения ребенка обрядом оплакивания тех, кто был захвачен в рабство на Поритрине, на Бела Тейгейзе, на Россаке, на Хармонтепе.

Джессика вздохнула. Конечно, она понимала, что на самом деле старается сейчас отвлечься от мыслей о сыне и об угрожающих ему смертельных опасностях — ямах-ловушках с отравленными шипами, харконненских рейдах (впрочем, в последнее время харконненские войска все реже отваживались на набеги — фримены поубавили им прыти с помощью данного Паулем оружия, навсегда оставив в Пустыне довольно много и топтеров, и самих харконненских вояк). А еще были и естественные опасности Пустыни — Податели, жажда, пыльные провалы…

Она хотела было велеть подать кофе, но остановилась, задумавшись над давно занимавшим ее парадоксом:, насколько фримены в своих сиетчах жили лучше, чем пеоны грабенов; а с другой стороны, во время хаджров в Пустыне фрименам приходится выносить куда больше, чем любому из рабов Харконненов…

Занавеси подле нее раздвинулись, в образовавшуюся щель просунулась темная рука, поставила на столик чашку и исчезла. От чашки поднимался аромат кофе, щедро сдобренного Пряностью.

С праздничного стола — подумала Джессика.

Она взяла чашку и принялась прихлебывать из нее, улыбаясь. В каком другом обществе во всей известной Вселенной, спросила она себя, мог бы некто, занимающий столь же заметное положение, без опаски пить неизвестно кем приготовленный и неизвестно кем поданный напиток? Теперь-то я, конечно, могла бы изменить внутри себя любой яд. Но подавший мне кофе об этом не знает!

Она допила кофе. Горячий, вкусный напиток придав ей сил и бодрости.

И еще, подумала она. — Ну в каком еще обществе так непринужденно и естественно оберегали бы ее покой и уединение — даритель лишь подал подарок, а сам и не показался! И сам подарок был послан ей с любовью и уважением — и лишь с крошечной толикой страха.

Да, и еще одна сторона случившегося. Стоило ей подумать о кофе, и он тут как туг. Но телепатия здесь ни при чем. Это все — «тау», единство общины сиетча, компенсация за то, что Пряность — пусть слабый, но все-таки яд. Большинству было недоступно просветление, сошедшее на нее благодаря Пряности; их этому не учили и к этому не готовили. Их разум отвергал то, что не мог понять. Но все же зачастую община вела себя как единый организм и ощущала себя таковым.

Мысль о «совпадениях» им даже в голову не приходила.

Прошел ли Пауль испытание в песках? — снова спросила себя Джессика. Удалось ли ему? Он должен суметь, но даже с лучшим может произойти несчастный случай. На то он и случай…

Как же трудно — ждать!

Главное — это скука. Ждешь, ждешь… и постепенно тебя одолевает скука ожидания!

А ожидание занимало в их жизни немало места.

Мы здесь уже больше двух лет, думала она, и придется ждать по крайней мере еще вдвое дольше, прежде чем мы сможем попытаться отбить Арракис у харконненского управителя. У Мудир-Нахъя. У Зверя Раббана.

— Преподобная?..

Голос за занавесью принадлежал Харе, — второй женщине дома Пауля.

— Да, Хара, войди.

Занавеси раздвинулись, Хара скользнула внутрь. На ней были сандалий для ношения в сиетче и красно-желтый халат с короткими, открывавшими руки почти до плеч рукавами. Черные волосы разделены посередине пробором, гладко зачесаны назад и смазаны маслом — точно надкрылья какого-то жука. Хищное, словно вытянутое вперед лицо напряженно нахмурено.

За ней вошла Алия — девочка чуть старше двух лет.

Увидев дочь, Джессика, как часто бывало, поразилась сходству Алии с Паулем в том же возрасте: тот же серьезный, вопросительный взгляд, те же темные волосы, тот же упрямый рот. Но были и отличия — из-за них большинству взрослых становилось не по себе в присутствии Алии. Девчушка-малышка, не так давно начавшая даже ходить, вела себя со взрослым спокойствием и уверенностью. Взрослых шокировало, когда она смеялась над тонкой игрой слов, двусмысленными каламбурами, которыми перебрасывались мужчины и женщины. А иногда Алия своим шепелявым голоском, не всегда внятным из-за неокрепшего еще мягкого нёба, вставляла такие лукавые замечания, которые подразумевали жизненный опыт отнюдь не двухлетнего младенца…