Эффект присутствия - Михаил Юрьевич Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Умение разговаривать с человеком — важнейшее качество для оперативного сотрудника. Оперуполномоченный Яковлев владел техникой разговорного жанра в совершенстве. Текст, интонации, мимика, жесты — всё било в десятку. Не знай Маштаков доподлинно, что за привлекательной приманкой скрывается острый стальной крючок, он бы потянулся к аппетитному розовому червячку. И через миг, выдернутый тренированной рукой из родной стихии, отчаянно трепыхался бы на берегу, проклиная свою доверчивость.
Миха помалкивал, трепля свернутую газетку. «Молчание ягнят», «Молчание доктора Ивенса», «Молчание и крик» — пришли на ум названия фильмов сходной тематики.
Яковлев надел маску недоумения. Он отказывался понимать, почему такой умный человек как Михал Николаич не желает поверить в то, что они — соратники, которые, по большому счету, делают общее дело.
— Курите, — комитетчик радушно распечатал красно-белую коробочку LM.
LM милицейские остряки расшифровывали, как «Любовь Мента» или «Леонид Макарыч». Миха привык к более дешёвой «Балканской звезде», LM ему казался чересчур горьким. Закурить Маштакову хотелось чрезвычайно, но он не повёлся. Сигарета — коммуникативный мостик между собеседниками, наводить его было ни к чему. Молчанка Михе давалась непросто, вязкий Яковлев располагал к разговору.
Фээсбэшник размял и прикурил сигарету. Отрывисто затягиваясь, в одностороннем порядке возобновил беседу. Подошла очередь сожалений по поводу того, что желаемого контакта не получается. Прозвучали первые намеки на неприятности, которые ожидают Михал Николаича, если у него не возобладает здравый смысл. Через пару минут абстрактные проблемы приобрели реальные контуры в форме увольнения со службы по отрицательным мотивам и привлечения к уголовной ответственности.
В этом месте Маштаков не сдержал нервной усмешки. Расценив её, как первую трещину в массиве льда, Яковлев форсировал вариант запугивания.
— А вы как думали, Михал Николаич? Двести восемьдесят третью статью УК пока никто не отменял. От трёх до семи лет лишения свободы, между прочим.
«Двести восемьдесят третья? Что за статья такая редкая? — озадачился Миха. — Какое-то преступление против безопасности государства…»
— Да-да, разглашение государственной тайны, Михал Николаич. Все эти сведения под грифом «совсекретно», — сокрушаясь над дальнейшей судьбой неразумного милицейского опера, качал головой Яковлев.
Минутное смятение прошло после того, как Маштаков услышал название статьи. Состава указанного преступления его действия заведомо не образовывали. В этой истории ни к каким сведениям, содержащим гостайну, он не прикасался, подписок о неразглашении никому не давал.
«Может, вы и засекретили кассетку после того, как Коваленко вам её подогнал, а лично я в руках держал любительскую запись частной вечеринки. Логичнее стращать банальным злоупотреблением должностными полномочиями, статьей 285 УК РФ».
— Мы ещё не регистрировали сообщения об обнаружении признаков нового преступления. Ещё можно договориться полюбовно, — комитетчик ослабил вожжи.
В течение следующих двадцати минут свои доводы он повторил, как минимум, трижды, беря на измор. Затем, горестно вздохнув, достал из стола пластиковый уголок, в котором, судя по толщине, находился всего один листочек. Яковлев извлек его из папки и припечатал ладонью к покрытой оргстеклом столешнице.
— Скажете, и это вы видите впервые, Маштаков?!
Миха не проявил видимого интереса к появившемуся листу бумаги. Он влёт срубил, что это ксерокопия письма, приложенного им к видеокассете, подброшенной прокурору. То, что послание так скоро окажется в руках фээсбэшников он, говоря по совести, не ожидал.
«Откуда оно у них? Неужели сам Трель передал? Он что — заявил в ФСБ о шантаже? Но тогда всё впустую, тогда я Андрейке только наврежу своими маклями», — у Маштакова кругом пошла голова, он заметно побледнел и впервые за всю аудиенцию опустил глаза.
Следивший за его реакцией комитетчик расценил это как пропущенный удар и нарастил темп атаки.
— Это материальный носитель, Михал Николаевич! Вы не знаете технических возможностей экспертного учреждения нашей организации. Из этой писульки ого-го-го сколько можно интересного в Москве вытащить!
Идентификация по запаху, установление авторства по содержанию! Я не говорю о дактилоскопии по новым методикам. Или вы в перчатках писали?
— В туалет можно сходить? — Михе требовался тайм-аут.
— Придётся потерпеть, — вошедший в образ разоблачителя, Яковлев разрумянился, как наозоровавший мальчишка.
«Сколько ему лет? Двадцать восемь? Двадцать девять? Тридцатника ещё точно нет… А уже — по особо важным делам… Значитца, моё дело — особо важное? Делать им не хера… Лингвистическая экспертиза ничего не даст, текста мало, содержание сумбурное… А вот за одорологию я не дотумкал… Хотя, кто сказал, что у них есть подлинник? Я только ксерокопию вижу», — Маштаков оправился от нокдауна, способность мыслить логически вернулась к нему почти в прежнем объёме.
— Мне. Надо. Отлить, — ставя точки после каждого слова, твёрдо сказал он.
В распахнувшуюся дверь ворвался давешний рыхлый коллега Яковлева. Он был без пиджака, рукава лимонного цвета рубашки имел закатанными по локоть, а узел красивого шоколадного галстука — приспущенным.
— Как, Тимур Эдуардович, получается диалог? Или мне снова вооружаться? В ИВС клиента повезём?!
Этого бодливого мясного бычка начальство выпустило из загона на подмогу подуставшему Яковлеву. Разговор в кабинете явно слушали в другом помещении, расположенном на этом же этаже, а может, и смотрели, технические возможности комитетчиков с милицейскими не сравнить.
«Рукава закатал, сало! Рейнджера из себя тут корчит! Жути на меня нагнать решили?! Кишка у вас, суки, тонка, чтобы метелить!» — в висках у Михи пронзительно зазвенело, цепенея, он ощутил, что у него срывает планку.
В следующий момент Маштаков, роняя газетку, вскочил со стула, ринулся к противоположной стене и с разбегу ударился об неё головой. Всё произошло за секунду, фээсбэшники среагировали только, когда Миха сполз на пол, оставляя на крашеной поверхности стены вертикальную смазанную полоску вещества, похожего на кровь. Яковлев, опершись на край стола, медленно поднялся на ноги. У молодого в модной рубашке отвисла челюсть, налитой подбородок упёрся в грудь.
Немую сцену прервал Маштаков. Подняв голову, на лбу которой алела свежесвезённая ссадина, он зло объявил:
— Сейчас обоссусь!
Примолкшие комитетчики проводили его в туалет, располагавшийся в конце коридора. Там Миха заодно и умылся из-под крана над раковиной. От холодной воды ссадину больно защипало. В кабинет Маштаков вернулся с
