Стрекоза в янтаре - Диана Гэблдон

— Джейми, — нежно прошептала я. — О Джейми, где ты так долго был?

Он обнял меня, но ответил не сразу.

— Я думал, что ты умерла, mo duinne, — сказал он так тихо, что я едва расслышала. — Я видел тебя там, неподвижно лежащей на земле. Боже! Ты была белая как мел, а твои юбки насквозь промокли от крови. Я хотел сразу же броситься к тебе, но меня схватил патруль.

Он судорожно сглотнул. Я почувствовала, как по всему его телу прошла дрожь.

— Я вырывался, даже дрался с ними, но они оказались сильнее. Меня увезли в Бастилию и заперли в камере… Я думал, что ты умерла, Клэр, и что виной тому — я.

Дрожь снова стала сотрясать его, и я поняла, что он плачет, хотя и не видела лица. Сколько времени он просидел в Бастилии, совершенно один?

— Все в порядке, — сказала я, крепче прижимая руку к его груди, как бы желая успокоить его неистово бьющееся сердце. — Джейми, успокойся. Ты ни в чем не виноват.

— Я пытался разбить голову о стену — только ради того, чтобы избавиться от мыслей, снедавших меня, — продолжал он почти шепотом. — Тогда они связали меня по рукам и ногам. А на следующий день Роган пришел ко мне и сказал, что ты не умерла, но, по-видимому, долго не проживешь.

Какое-то время он молчал, но я чувствовала, что его терзает боль, острая, как осколки льда.

— Клэр, — наконец прошептал он, — прости меня.

«Прости меня» — были последние слова, обращенные ко мне и начертанные на листе бумаги перед тем, как мир развалился на куски. Но теперь я относилась к этим словам иначе.

— Я знаю, Джейми, я все знаю. Фергюс мне рассказал.

Он глубоко, прерывисто вздохнул.

— Ну ладно… — произнес он и умолк.

Я положила руку ему на бедро. Штаны для верховой езды были грубы на ощупь.

— Они сказали тебе, когда отпускали, почему тебя освободили?

Я старалась говорить спокойно, но мне это не удавалось. Бедро его напряглось под моей рукой, но голос звучал твердо.

— Нет. Разве только то, что это доставляет удовольствие его величеству.

Слово «удовольствие» было произнесено с еле сдерживаемой яростью, из чего следовало, что он и сам догадывался о причине своего освобождения, независимо от того, сообщили ему об этом или нет.

Я закусила нижнюю губу, стараясь сосредоточиться и решить, как лучше рассказать ему обо всем.

— Мне рассказала об этом мать Хильдегард. После того как меня освободили, я сразу же поехал в «Обитель ангелов» и отыскал мать Хильдегард. Она передала мне твое письмо. И все рассказала.

— Да, я ездила, встречалась с королем.

— Я знаю.

Он стиснул мою руку, и по его прерывистому дыханию я поняла, что он с трудом сдерживает гнев.

— Но, Джейми… когда я поехала…

— Боже! — сказал он и, отстранившись, впился в меня взглядом. — Да знаешь ли ты, Клэр, что я…

Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Всю дорогу, пока я ехал в Орвиэто, эта картина стояла у меня перед глазами. Я видел его руки на твоем белом теле, его губы у тебя на шее, а его… его член… нацеленный тебе между бедер… и как потом этот мерзкий обрубок вынырнул из тебя… О боже, Клэр! Сидя в тюрьме, я думал, что ты умерла, а когда ехал в Испанию, я молил Бога, чтобы так и было!

Костяшки его пальцев, сжимавшие мне руку, побелели, и я почувствовала, как хрустнули мои пальцы. Я вырвала руку:

— Джейми, послушай!

— Нет, я не хочу слушать…

— Да послушай же, черт тебя побери!

Этого эмоционального восклицания оказалось достаточно, чтобы заставить Джейми на миг замолчать. Я сразу же начала рассказывать об аудиенции у короля, о его спальных покоях, о людях в капюшонах, о схватке между колдунами и о смерти графа Сен-Жермена.

Постепенно, по мере того как я рассказывала, его багрово-красное лицо обретало нормальный цвет, ярость сменялась сначала недоумением, а в конце — радостным удивлением.

— Господи Иисусе, — наконец вымолвил он.

— Теперь ты понимаешь, что у тебя на уме были сплошные глупости? — Я была необычайно взволнована, но старалась говорить спокойно. — Итак, граф мертв. А коль скоро он мертв…

Он кивнул, улыбаясь:

— Все в порядке. Наше дело выгорело.

Я почувствовала огромное облегчение.

— Слава богу. Ты хочешь сказать, что лекарства хорошо подействовали на Мурту?

— Вовсе нет. Я хочу сказать, что они хорошо подействовали на меня.

Освободившись от страха и гнева, я почувствовала себя обновленной. Запах омытого дождем винограда был терпок и сладок, а благословенное тепло тела Джейми согревало меня, пока он рассказывал мне о пиратстве на море.

— Некоторые люди словно рождены для моря, англичаночка, — говорил он. — Но боюсь, я к таковым не отношусь.

— Я знаю. Тебя укачивало?

— Ужасно, — уверял он меня.

Возле Орвиэто штормило, и через час стало ясно, что Джейми не сможет выполнить отведенную ему роль в задуманной операции.

— Я ни на что не был способен, только лежал в гамаке и стонал. Вот тогда-то я и решил, что мне тоже следует заболеть оспой.

Он и Мурта быстро поменялись ролями, и через двадцать четыре часа капитан «Саламандры», к своему ужасу, обнаружил на борту оспу.

Джейми энергично почесал шею, как будто бы снова почувствовал выступившие на ней волдыри.

— Когда они обнаружили у меня «оспу», первым их побуждением было выбросить меня за борт, и надо сказать, что в тот момент я был бы этому только рад. Ты когда-нибудь страдала морской болезнью, англичаночка?

— Слава богу, нет, — содрогнулась я при мысли об этом. — А что Мурта? Надеюсь, он остановил их?

— О да. Он ужасно свирепый, наш Мурта. Он спал на полу у порога двери, держа руку на эфесе кинжала. И так было всю дорогу до Бильбао.

Оказавшись перед выбором: плыть в Гавр и лишиться всего груза или вернуться в Испанию и там продать вино, капитан предпочел второе.

— Однако он не сразу согласился на эту сделку, — продолжал Джейми, почесывая руку. — Целых полдня он донимал меня, писающего кровью и погибающего от рвоты. Но все же сделка состоялась. Вино и больной оспой были доставлены в Бильбао. И хотя моча у меня все еще оставалась красной, я быстро шел на поправку. Мы продали вино перекупщику там, в Бильбао. И я немедленно послал Мурту в Париж — вернуть долг месье Дюверни, а затем… я тоже вернулся.

Он посмотрел на свои руки и продолжил:

— Я долго не отваживался ехать сюда. И решил хорошенько поразмыслить. Я