Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

XL. ЛАДЬЯ В ТУМАНЕ

Я состою в оппозиции, которая

называется жизнью.

Бальзак

Конец 1848 года и весь 1849 год Бальзак прожил в Верховне. После парижской сутолоки и тревожной сумятицы он попал в тихую заводь. Ему отвели прекрасные комнаты, к нему приставили слугу - великана Фому Губернатчука, который иной раз кланялся ему в ноги. Утром, когда он входил в свой рабочий кабинет, прислуживавший ему мужик разводил жаркий огонь в камине. Бальзак, обутый в меховые домашние туфли, кутался в халат из термоламы, черкесской ткани, удивительно теплой и легкой. Казалось, будто он "облачен в солнечное сияние". На письменном столе горели свечи в серебряных канделябрах. Бальзак не спеша работал над несколькими вещами "Мадемуазель дю Виссар, или Франция во времена Консульства", "Женщина-писательница" - или принимался за "Театр, как он есть". Но это уже не был тот каторжный труд, когда просроченный вексель заставлял его писать по новелле за ночь. Во время пребывания Бальзака в Верховне, если в Париже вдруг срочно требовались деньги, он обращался к своей хозяйке, и она через посредство русского банкира пересылала нужную сумму Ротшильду. Легкость убивает плодовитость.

Нельзя сказать, что владелица усадьбы всегда благожелательно принимала просьбы о деньгах. Свои поместья она отдала дочери, выговорив себе только пожизненную ренту, что ограничило ее средства. Оставалась последняя надежда - граф Георт Мнишек, но молодая его жена, графиня Анна, была мотовкой, и сам Мнишек увяз в долгах. Огромные имения давали супругам смехотворно малый доход. Обоих тревожил брак их матери с расточительным французом, обремененным тяжелым пассивом. Они с радостью дали у себя приют гениальному гостю, оживлявшему дом, но опасались, что Эвелина Ганская возьмет на себя во Франции непосильные денежные обязательства. Прекрасный особняк на улице Фортюне, о котором с такой гордостью рассказывал Бальзак, не был еще полностью оплачен, большие деньги Бальзак оставался также должен и за обстановку. Да и не придется ли будущей госпоже де Бальзак содержать на свои средства всю семью своего супруга? У свекрови не осталось ни гроша; госпожа Ганская уже обещала выдавать ей на содержание по тысяче двести франков в год. Зять Сюрвиль тоже жаловался - дела его, как всегда, шли плохо, жених Софи ретировался, и Лоре предстояло дать приданое двум дочерям. Узы сердца и ума, соединявшие Бальзака с его "полярной звездой", оставались прочными, но Ганская все еще колебалась, не решаясь скрепить их браком. Во всяком случае, следовало подождать, пока Бильбоке расквитается со всеми своими долгами. А как можно доверять человеку, который никогда не умел отличать подделку от настоящих ценностей?

Эти сомнения, которые он угадывал и которые Ганская зачастую откровенно высказывала, терзали Бальзака. Ведь он выбился из сил, и лишь этот феерический брачный союз мог, как ему казалось, восстановить его положение и дать ему счастье. Академия? Он поручил матери развезти его визитные карточки всем "бессмертным", но разве карточки заменяют" личное посещение? "Ты мне в обрез отсчитал карточки для академиков. Скоро будет баллотировка. А не нужно ли было бы предпринять еще какие-нибудь шаги?" робко спрашивала матушка. Одиннадцатого января должно было решиться, кто из кандидатов займет кресло покойного Шатобриана. Когда Виктор Гюго в этот день сел на свое место, Ампи и Понжервиль (два "бессмертных", обреченных на самое смертельное забвение) наклонились к нему и прошептали: "Бальзак, не правда ли?" Гюго ответил: "Ну конечно!" Было только два кандидата: герцог де Ноай и Бальзак. Герцог де Ноай получил двадцать пять голосов, Бальзак - четыре; два бюллетеня признаны были недействительными, один оказался пустым. Через неделю состоялись новые выборы на место умершего Вату. Бальзак получил два голоса - за него голосовали Гюго и Виньи. Если бы учитывали голоса по их весомости, то Бальзак был бы выбран; но их просто подсчитывали, и поэтому прошел граф де Сен-При. Автор "Истории завоевания Неаполя" одержал верх над автором "Человеческой комедии". "Всякое собрание - это народ", - сказал кардинал де Ретц. Лоран-Жан писал Бальзаку: "Подсчет был плох, зато академики уж очень хороши".

Тем временем матушка царила на улице Фортюне над Франсуа и Занеллой и выдерживала атаки нотариуса, сборщика налогов и поставщиков. Ей дано было предписание подгонять обойщика, приобрести хрустальные розетки для канделябров, выкупить из ломбарда и доверить в качестве образца ювелиру Фроман-Мерису серебряное блюдо, по которому тот должен сделать несколько мелких тарелок, чтобы пополнить сервиз; заказать очень красивые консоли наборной работы в духе изделий Буля, украшенные химерами (красноречивый герб), на консоли водрузить две китайские вазы, которые при переноске следует поддерживать снизу - ведь если ухватить их сверху, они могут надломиться. Словом, на мать возложено сто поручений, требующих множества хлопот и волнений, утомительных для старухи семидесяти двух лет, но она успешно со всем справляется. Сын дозволяет ей разъезжать по его делам в наемном экипаже (а не в омнибусе, хотя этот вид транспорта стоит всего шесть су). Она хорошо питается, живет в тепле и наслаждается в этом очаровательном доме комфортом, тем более для нее ощутимым, что перед этим она находилась в стесненных обстоятельствах, граничивших с нуждой.

Почти всегда она просыпается около четырех часов утра и прежде всего возносится душой к Господу Богу, затем нежится в постели до шести часов. Она одевается одна, без помощи Занеллы, идет к мессе, дает затем распоряжения слугам, говорит Франсуа: "Нынче сыро, нужно калорифер затопить"; заказывает Занелле обед: "Суп, вареные каштаны, немного рыбы". Вечером читает "Подражание Христу" и вяжет покрывало на постель для своей внучки Софи. Разумеется, жизнь довольно однообразная - хоть бы разочек сыграть в трик-трак или в шашки, но, "живя в твоем волшебном дворце, где мне так хорошо прислуживают, я все вспоминаю прежние счастливые дни. Проживи отец еще хоть несколько лет, я пользовалась бы теперь если и не такой роскошью, то, во всяком случае, удобствами, соответствующими моему возрасту и положению!.. Но я за все Господа благодарю, да будет воля его..." - пишет она сыну.

Оноре проявляет к ней некоторое внимание, вполне ею заслуженное, поскольку она немало трудится ради него; зато он сурово выговаривает ей, если она совершит какую-нибудь ошибку. Он добился от своей Евы, чтобы она послала его матери 31000 франков на очередной взнос за акции Северных железных дорог и на уплату некоторых долгов. Ротшильд обязан был выплатить присланные деньги на дому, по адресу получательницы: улица Фортюне, дом N_14, госпоже Саламбье. Почему указана девичья фамилия матери? Да потому, что Бальзак сам должен деньги этому банку и боится, как бы какой-нибудь не в меру усердный кассир не перехватил в уплату долга часть поступившей суммы, увидев имя "Бальзак". Но когда служащий банка явился в "волшебный дворец", слуги заявили, что они знать не знают госпожи Саламбье! Разумеется, банк Ротшильда, которому сообщили: "Госпожа Саламбье? Таковая не известна", поднял тревогу в русском банке Гальперина, через который Ганская переводила деньги. Гальперин запросил в Верховне новых указаний. Какое унижение для Бальзака! "Ну просто нож в спину! - жаловался он матери. - Да еще сколько раз его повернули в ране. Как я страдал!"

И зачем его мать допускает такую неосторожность, что открыто говорит в своих письмах о денежных неприятностях Лоры? Как она осмелилась написать, что Сюрвиль будет разорен, если не удастся дело с Капестаном (речь шла об осушении болота в департаменте Эро)? Госпожа Бальзак и понятия не имеет, что значит прибытие почты в таком далеком углу, как Верховня! Приезжает верхом из Бердичева казак, привозит почту. Его нетерпеливо ждут, сообщают друг другу содержание писем, свежие новости. Бальзак неосмотрительно начал читать вслух столь неудачное послание матери. И ему пришлось признаться, что Сюрвиля, так же как и самого Бальзака, вот уже двадцать лет травят кредиторы. И тогда в Верховне пошли бесконечные сетования: "Если бы мы не затеяли постройку дома на улице Фортюне, который обойдется так дорого, у нас были бы теперь наличные деньги и мы могли бы облегчить страдания изобретателя". Мать не имела также права говорить о заемном письме, выданном господином Гидобони-Висконти, а уж если говорить, называть его господином Фессаром. Ну как это у нее не хватает сообразительности избежать таких промахов!

Несчастная старуха тоже вспылила: "Когда вы будете полюбезнее с вашей бедной матерью, она вам скажет, что любит вас и молится за ваше спокойствие. А наше спокойствие весьма гадательно..." В ответ Бальзак разражается гневом:

Верховня, 22 марта 1849 года:

"Дорогая матушка! Если кто-нибудь бывал когда-либо изумлен, то, конечно, тот пятидесятилетний мальчик, к которому было обращено твое письмо, где перемешаны "вы" и "ты", - письмо от 4 марта, полученное мною вчера... Не желая получить другое письмо в том же духе, скажу тебе, что я посмеялся бы над ним, если б оно не принесло мне глубокого огорчения, ибо я вижу в нем полное отсутствие справедливости и полное непонимание нашего с тобой положения. Тебе, однако, следовало бы знать, что если мух не ловят на уксус, то уж тем более не привлечешь этой неприятной кислотой женщину. По воле рока твое письмо, нарочито сухое и холодное, попало мне в руки как раз в ту минуту, когда я говорил, что в твои годы тебе следует жить в достатке и что Занелла должна оставаться при тебе, что я не успокоюсь до тех пор, пока ты не будешь иметь, кроме 100 франков пенсиона ежемесячно, еще и оплачиваемую мною квартиру и 300 франков на Занеллу... И вот надо же! Когда я, как ты сама признаешь, говорил по поводу этих вещей совершеннейшую правду... мне подают твое письмо - в моральном плане оно произвело на меня впечатление того пристального и злобного взгляда, каким ты устрашала своих детей, когда им было по пятнадцать лет. Но, к сожалению, в пятьдесят лет подобные приемы уже не действуют на них.