Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Натуралисту любопытно наблюдать у Софи и Валентины черты "небесного семейства", проявившиеся и у нового поколения. В обеих девушках заметна склонность писать, легкое тщеславие, природная доброта. И тон и манеры у них мещанские, от деда и бабки они унаследовали инстинктивное почтение к знатности и презирают торговцев. Даблен несколько отличается от обычных торгашей. Он любит красивые, художественные вещи, с удовольствием слушает, как Софи играет на пианино.

"Я уважаю его, но из гордости не показываю ему этого. Он богат, и я не хотела бы смешиваться с тем сбродом, который метит на его наследство..." Впрочем, когда Даблен "окружен своими приспешниками, в нем проступают вульгарные черты, он позволяет себе топорные шутки и смеется, как лавочник..." Все Бальзаки, как известно, артистические натуры. Они забывают, что кое-кто из их предков тоже держал лавку в квартале Марэ. Мама закончила пьесу "Счастливая женщина". Папа прочел ее и раскритиковал. "Создавая произведения искусства, - говорит Софи, - никогда не надо слушать суждения своих родных, близкие судят то слишком мягко, то слишком строго". Право, можно подумать, что мы в Вильпаризи, в 1820 году.

Бальзак - Лоре Сюрвиль, 25 июня 1849 года:

"Письма твоих девочек доставляют здесь несказанное удовольствие. По их слогу, по почерку и по содержанию наши читатели уже угадали характер обоих авторов, склад ума и тип красоты, свойственный каждой. Их писем громогласно требуют здесь, когда приходит славный толстый пакет, на котором я узнаю твой почерк. Если когда-нибудь графиня Анна приедет в Париж, она часто будет давать девочкам билеты к Итальянцам, в Оперу и в Опера-Комик. Но возможно, отъезд в Капестан похитит у Парижа этих двух крошек. Ты мне пролила целебный бальзам на душевную рану своими словами о Капестане. Сюрвиль привел наконец к цели свою ладью..."

Но ладья самого Бальзака еще плыла в тумане. Энергичному сумасброду Лоран-Жану было поручено вести переговоры с издателями и редакторами газет. Госпожа Бальзак должна была подписывать договоры, но не обсуждать их. Поверенный в делах проявил много рвения и ума, но все же не мог добиться постановки "Дельца". Он сообщал в Верховню театральные новости. Гоштейну удавалось делать полные сборы в его театре - благодаря "вековечным "Мушкетерам". Из всех театров на Бульварах только он ухитряется в настоящее время выколачивать деньги. Успех имел еще один театр, который ставил маленькую пьесу, нападавшую на Республику. Лоран-Жан находил, что эта пьеса - большая низость. "Целый год терпеть правительство, которое ты ненавидишь, каждый день кланяться ему, платить ему, как дурак, и воображать, что твоя честь спасена, если ты по вечерам будешь помаленьку высмеивать его, - это полная потеря смелости". Лоран-Жан торопил Бальзака, просил поскорее прислать ему шедевр: "Не хочу тебя упрекать, но вот уже полгода как Франция овдовела, утратив своего гения, и я не вижу, чтобы ты готовил что-то великое... Твой лакей Лоран-Жан".

Госпожа Ганская, Анна и Георг Мнишек по-прежнему проявляли "беззаветную привязанность" к нему, нежность, стремились вырвать сорняки, которыми поросла дорога его жизни, но самое главное дело - свадьба - все откладывалось, и эти отсрочки раздражали Бальзака. "Надежды застопорились". Графиня Эвелина зависела от царя; чтобы узаконить передачу имения Анне Мнишек, учредить пожизненную ренту и даже на то, чтобы заключить церковный брак, требовалось разрешение императора, которое еще не было получено, несмотря на мольбы и хлопоты.

Бальзак - Его Сиятельству графу Уварову, министру народного

просвещения, Санкт-Петербург, 5 января 1849 года:

"Скоро уже шестнадцать лет, как я люблю благородную и добродетельную женщину... Особа эта является русской подданной, и полнейшая ее преданность не подлежит сомнению. Разумеется, высокие качества ее оценены по достоинству, ибо вам все в России известно... Она не хочет выйти замуж за иностранца без согласия августейшего повелителя. Однако ж она удостоила меня права просить об этом согласии. Я отнюдь не ропщу на покорность госпожи Ганской, ибо нахожу это естественным. Соответственно своим политическим убеждениям я никогда не критикую и тем более не иду против законов любой страны. Если б я давно уже не исповедовал таких принципов, меня привела бы к ним судьба тех людей, которые их не придерживаются. Впрочем, меня не страшит то, что счастье моей жизни ныне зависит исключительно от Его Величества императора Российского, и мое ожидание счастливого исхода становится почти что радостной убежденностью в этом, настолько я верю в рыцарскую доброту Его Величества, равную его могуществу..."

В молодости Бальзак промурлыкал бы: "Та-та-та".

Но доживет ли он до дня свадьбы? Он тяжело заболел. Уже давно сердце беспокоило его. В 1849 году беспокойство сменилось жестокой тревогой. Он не мог ни ходить, ни поднять руку, чтобы причесаться, - сразу начиналось удушье. Несколько раз приступы были так сильны, что могли привести к смерти. Обитателей Верховни лечили два врача - доктор Кноте и его сын, ученики знаменитого немецкого доктора Франка, пользовавшегося европейской известностью и практиковавшего в Санкт-Петербурге. Бальзак считал, что оба доктора очень хорошо его лечат. Их диагноз - гипертрофия сердца. Они стремились "восстановить затрудненное кровообращение в венозной системе" и очистить загустевшую кровь. Но когда больного заставляли съедать натощак целый лимон, у него поднималась такая рвота, что ему казалось, будто он сейчас умрет. "Однако при моем бычьем организме властительнице человечества придется еще повозиться со мной. Я состою в оппозиции, которая называется жизнью". Мать напомнила ему, что в семействе Саламбье ни она сама, ни бабушка не переносили лимонов.

В таком состоянии невозможно было отправиться в обратный путь. Сначала Бальзак назначил отъезд на сентябрь 1849 года, но в это время он чувствовал себя слишком плохо для подобного путешествия. "Нужно лечиться еще шесть или восемь месяцев для того, чтобы клапаны сердца вновь приобрели эластичность..." - писал он родным. Ему нравился доктор Кноте гофмановский персонаж, составлявший секретные порошки и коллекционировавший скрипки. Молодые супруги Мнишеки без всякого неудовольствия и даже с радостью приняли эту затяжку пребывания у них больного Бильбоке (он уже прожил в Верховне больше года). Однако у них самих были свои беды: два пожара, три судебных процесса, рухнувшие постройки, неурожай. Граф Георг, который до сих пор сам управлял имением, где трудилось пятьсот хлеборобов, подумывал о том, чтобы сдать всю землю в аренду, оставив себе только усадьбу и парк.

Бальзак почти каждую зиму страдал бронхитом. В 1850 году он сильно простудился, ему казалось, что он умрет, выкашливая свои легкие. Он писал родным:

"Пришлось безвыходно сидеть в своей комнате и даже лежать в постели, но наши дамы по великой своей доброте приходили составить мне компанию, не брезгуя моим страшным кашлем и харканьем, ведь меня всего выворачивало, как при морской болезни. Меня бросало в пот, словно я заболел потницей. Словом, намучился я, но теперь распростился с недугами и даже акклиматизировался".

Что касается "великого дела", то все тут могло еще устроиться в желанном смысле. Со стороны госпожи Ганской было бы настоящим самопожертвованием согласиться выйти замуж за тяжело больного человека, который уже физически не мог быть ее возлюбленным, а как писатель, по всей видимости, впредь работать будет очень мало. Вдобавок политическая ситуация во Франции оставалась тревожной и смутной. Луи-Наполеон стал президентом Второй республики; Бальзак и его матушка не ждали добра от этого бесхарактерного человека.

"Что касается бедняги президента, из всего видны его умственная усталость и озабоченность. Он, по-видимому, не способен носить непроницаемую маску и всегда так встревожен, что зачастую отвечает да вместо нет и по большей части не понимает того, что ему говорят. А в воздухе уже вновь повеяло недовольством. Каждый спрашивает себя: "Чем все это кончится?"

Благоразумно ли было для Эвелины Ганской расстаться с украинским имением, с положением владетельной особы, чтобы подвергаться в чужой стране опасностям восстания и исполнять обязанности сиделки при больном?

Зима 1849/50 года прошла очень тяжело. Три недели Бальзак не выходил из спальни, бессменной сестрой милосердия состояла при нем госпожа Ганская, а единственным его развлечением было смотреть, как Анна Мнишек, разодетая с царственной пышностью, собирается на балы в соседние поместья. Наконец в марте 1850 года пришли все разрешения от императора, все бумаги были в порядке, и Бальзак мог отправиться в Бердичев, где должно было состояться его бракосочетание. До последней минуты он все сомневался в своем счастье. Однако он засыпал госпожу Бальзак подробнейшими указаниями относительно его возвращения домой, на улицу Фортюне, вместе с "дорогой супругой". Он просил, чтобы в жардиньерках стояли "красивые-красивые цветы", а в вазах кустики капского вереска. До приезда новобрачных требовалось переплести все книги. Хозяйственные распоряжения Бальзака отличались такой же подробностью, как и описания в его романах.