Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

— Тогда, пожалуйста, — взмолилась я, — переложите мои документы в картотеку для рядовых.

Видя мою настойчивость, он переложил мою карточку из одной картотеки в другую и пообещал, что он будет стараться удовлетворить мою просьбу. Мы вышли.

Не успели мы еще спуститься со второго этажа, он догнал нас и, отозвав мужа в сторону, долго что-то с ним говорил. Затем тепло, как-то даже по-отечески пожав нам руки, быстро удалился.

Когда мы вышли, я почувствовала, что муж чем-то ошеломлен.

— И опять парадокс: на войне, как на войне. Ты знаешь, о чем он со мной говорил? Он сказал мне, что только что получил сообщение, что его сын погиб на фронте, и он хочет дать нам свой отеческий совет: «Вы оба инженеры и гораздо нужнее и полезней будете на производстве, чем на фронте. Выкиньте из головы эту мысль и, пожалуйста, уговорите жену отказаться от этой сумасшедшей идеи. У вас дети, молодая красивая жена, постарайтесь сохранить свою семью. Я всю жизнь был военный и еще раз хочу вам сказать, если бы я хоть на секунду был уверен, что ваше присутствие в этой кровавой вакханалии принесет какую-нибудь пользу, я бы, не задумываясь, отправил вас туда. И кстати, — сказал он, — кажется, ваше министерство авиапромышленности уже вернулось, желаю вам успеха», — закончил рассказывать Кирилл.

Я лично испытывала чувство глубокого разочарования, так как с мыслью об армии за эти три-четыре недели я уже почти свыклась. Но нельзя было не согласиться с тем, что этот дружеский совет имеет достаточно оснований. Ведь и правда, какая от нас польза армии, а здесь на производстве мы можем быть во много раз полезней.

И действительно, почти на следующий день Кирилл уже работал главным инженером «Спецавиатреста».

Чем мы затронули сердце этого человека, я никак не могла понять. Ведь при нашей настойчивости, а мы сильно настаивали, попади мы к другому человеку, определенно загремели бы без всяких разговоров в армию.

Теперь проблема освобождения нашей квартиры стала для нас очень актуальной, и я вынуждена была немедленно заняться этим.

Опять бездомные

А сейчас, в этот злополучный канун нового 1942 года, мы были в шести квартирах родственников и знакомых, хозяева которых были мобилизованы в армию, иногда с сыновьями и дочерьми, и все их квартиры были либо заняты, либо разграблены. Зашли мы и в свою квартиру, когда вернулся Коротков, в надежде переночевать и что-либо теплое надеть. То, что я увидела, нельзя передать словами. Квартира была пустая, абсолютно пустая. Остался один только диван, на котором угрюмо сидел наш сосед Коротков. Все исчезло, буквально все. Пол был покрыт толстым слоем льда от лопнувших отопительных батарей. Окна были покрыты инеем снаружи, и я решила, что на улице, наверное, теплее, чем внутри.

Коротков сообщил нам, что его квартира и квартиры рядом с нами также все обворованы дотла. Значит в самое страшное, тяжелое время, когда одни погибали, защищая нашу столицу, нашлись внутри мародеры, которые под грохот орудийной канонады спокойно беспрепятственно грабили квартиры и дома.

Ночевать нам было негде и в поисках ночлега, накануне этой новогодней ночи, мы бродили по Москве, как бездомные. Ноги и руки ничего не чувствовали от холода и голода, поесть ведь тоже было негде. Я только грустно вспоминала, как Кирилл обещал: «Дома у меня бутылка шампанского, мы с тобой встретим Новый год с шампанским».

Вдруг мы услышали бой курантов — «Интернационал», гимн Советского Союза и откуда-то из приглушенного радио донесся поздравительный тост. «За прошедший год блестящих побед и за грядущие великие победы, в новом 1942 году, в котором не только будет разбит, но и добит Гитлер в его собственном логове». И это была истинная правда, не бахвальство.

Ведь от Москвы уже отогнали отборные немецко-фашистские войска, хоть и не так далеко, но все были уверены, что сюда они больше не сунутся. На Южном фронте также наши войска освободили Ростов-на-Дону, и тоже считали — обратно им хода нет. У меня шумело в ушах, а трамвая все не было и не было. И только за полночь мы попали к моей приятельнице. Ее комнатка, в которой снег на подоконнике не таял, показалась мне раем. Аннушка, беременная, сидела за столом в валенках, в шубе, завернувшись в плед. В комнате стояла заиндевевшая елка, и снег на ней тоже не таял, несмотря на то, что ее нарядили и на ней горело несколько электрических свечей. Стол был убран «по-праздничному»: белая скатерть, два ломтика хлеба, консервная банка и графинчик, на донышке которого видна была какая-то настойка.

— Остатки прежней роскоши, — улыбнулась моя приятельница.

Температура в комнате ниже нуля, и женщина, которая собиралась вот-вот родить, ложилась спать в пальто и в валенках.

И только на следующий день мы узнали, что один из родственников Кирилла, работавший при Совнаркоме СССР, вернулся из эвакуации и находится в Москве. К вечеру мы были у него.

Открыв входную дверь, мы почувствовали, что этот дом отапливается.

Найденов Евгений Михайлович был расстроен и с грустью на лице протянул мне письмо:

— Как тяжело Лине в совхозе в Челябинской области.

Я развернула и начала читать:

«Нам выдают только килограмм масла в месяц, литр молока и пол-литра сливок в день, мало мяса, правда, есть картошка и хлеб. Но в совхозе есть жены некоторых наркомов, получающих гораздо больше продуктов, и я нахожу это возмутительным. Ты, Женечка, сходи, куда следует, и добейся, чтобы нам также увеличили паек. А затем, в закрытом распределителе в Москве много американских товаров, некоторым женщинам мужья уже прислали шелковое трикотажное белье. Женечка, постарайся не прозевать, я видела и пришла в восторг».

А внизу приписка: «Я скучаю о шоколаде и о тебе. Я шучу, конечно, о тебе больше».

Он сокрушенно, со вздохом, взял письмо.

— Да, Линуше трудно.

Я промолчала, мне нечего было ответить по поводу «горестного» письма Лины, мечтающей в это время о повышенном пайке, шоколаде и американском трикотаже.

Мы рассказали ему о наших делах, о том, что детей оставили с мамой в чужой семье, без теплой одежды, с очень ограниченным запасом продовольствия. О том, что квартиры у нас также нет, и что все наши вещи разворованы. Услышав о нашем желании идти на фронт, он заявил — «безумцы». А узнав, что в квартирном вопросе и воровстве замешан домоуправ нашего дома, он задумался и сказал:

— Он же работник НКВД. Так вот вам мой добрый совет: и не ищите виновных, все равно это не поможет, но для вас это может плохо окончиться.

Мародеры