Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Неожиданная встреча с Кириллом

Наконец, как только я решили выехать отсюда, к нам сразу же присоединились еще человек пятнадцать. Мы все собрались на перроне вокзала в ожидании поезда, идущего со станции Лихая на Сталинград.

Рано утром я зашла в переполненный вокзал, чтобы спросить, когда ожидается прибытие нашего поезда, а в это время как раз прибыл поезд из Сталинграда, и кассирша, ответила: «Через 15 минут после отбытия поезда, прибывшего только что из Сталинграда». Я пошла к выходу, и у самого выхода вдруг передо мной появился, как привидение, Кирилл. Он сошел с поезда, только что прибывшего из Сталинграда.

Господи, только в военное время происходят такие странные вещи, такие «чудеса», которые в нормальных условиях трудно даже объяснить. Он не меньше меня был удивлен нашей встрече на вокзале. А увидев, что мы все ждем поезд на Сталинград, откуда он только что выбрался, заявил, что в Сталинграде сейчас творится что-то ужасное, неописуемое, там полное столпотворение. А что происходит на переправах через Волгу, вообще не поддается никакому описанию. Народ сидит у причала в надежде выбраться, паромы переполнены, люди тонут на глазах у всех. Врачи усиленно борются с эпидемиями разных заболеваний.

Я никак не могла прийти в себя. Опять на войне, как на войне. Такие почти неправдоподобные случаи происходят, кажется, только в самые напряженные моменты жизни. Если бы я не вошла внутрь вокзала, Кирилл пошел бы в город искать нас, а мы через 15 минут сели бы в поезд, идущий на Сталинград и… разминулись.

У Кирилла с собой ничего, буквально ничего, не было. Он сказал, что его просто втиснули в последний, уходивший с московского вокзала эшелон, который выгрузили где-то в Саратове, и здесь все сидели на нераспакованных ящиках и ждали, а под Москвой в это время шли самые тяжелые, самые кровопролитные сражения.

Рассказы прибывших вместе с Кириллом людей были ужасны. Налеты на Москву и бомбежки не прекращались. Москва задыхалась от дыма, люди в панике жгли и выбрасывали на помойки все книги, бумаги, портреты, партийные документы, двери не просто каких-то учреждений, а военкоматов и партийных организаций были настежь все открыты, и по улицам носились бумаги с грифом «совершенно секретно».

Все они советовали пока здесь переждать в надежде, что, может быть, обстановка немного успокоится.

И все, кто ожидал с нами на вокзале поезд на Сталинград, решили пока переждать, в том числе были и мы.

Когда я вошла в наш наполовину эвакуированный завод, все мне очень обрадовались. Директор рассказал Кириллу, как они не хотели меня отпускать, и сейчас он надеется, может быть, я раздумаю и останусь с ними.

Теперь мы переехали в опустевший заводской детский дом, часть которого уже заняли войска политуправления Южного фронта.

Наш завод еще не был полностью размонтирован, еще не все цеха опустели, из оставшегося оборудования решили временно создать какие-то ремонтные мастерские. Меня попросили снова помочь.

Я с удовольствием согласилась. Среди рабочих были даже красноармейцы, иногда не умевшие что-то сделать, но зато слушавшиеся безоговорочно.

В этом году наступила очень ранняя зима с такими суровыми морозами, которых старожилы за всю свою жизнь не помнили. Ведро воды не успевали донести до дому, как оно замерзало по дороге. Дров, угля, даже соломы для топлива не было. Топливо стало в одной цене с хлебом. Народ закрылся в своих домах. Боялись лишний раз открыть дверь, чтобы не остудить хаты. На улице, встречались редкие прохожие, и значительно уменьшилось количество эвакуируемых. По цехам завода свободно гулял ветер, и не только деревянные заборы, а все, что могло гореть, люди растаскивали на дрова.

После работы я зашла в летнюю кухню во дворе погреться, так как в доме всегда было холодно. Петька-повар, бывший инструктор стадиона АМО, среднего роста, простой веселый парень, готовил ужин для той части политуправления Южного фронта, которая заняла половину этого дома.

Смахнув пыль с ящика с консервами, он усадил меня поближе к раскаленной докрасна плите. Чурки горели с гуденьем.

— Что это у тебя за дрова?

— Кто их знает, ребята притащили.

Глянув в угол, я увидела, что это полы заводских цехов. Они были пропитаны маслом и горели как факел.

— Ты знает, чем ты топишь?

— Да мне все равно, надо же начальству готовить, а топки нет.

В эти дни горело все, что только могло гореть. Люди ломали и жгли все, что под руку попало.

В этом доме был один-единственный обеденный стол в нашей комнате, вечерами военные с удовольствием собирались здесь, обычно извиняясь перед мамой за беспокойство.

Надо ли было извиняться перед мамой? Она со слезами на глазах вспоминала своего единственного сына, ушедшего в первые дни войны добровольно в армию. И сейчас он был сброшен в партизанские отряды, боровшиеся в тылу врага на далеких подступах к Ленинграду. Как бы она была счастлива и благодарна, если бы и там, в засыпанных снегом лесах, в окружении вражьих полчищ нашлась женщина, которая ласковым материнским словом согрела бы сердце ее сына. В это время она была всем чуткой и заботливой матерью.

Война крепко сплотила всю эту группу военных. Они все были дружны, как одна семья, как родные братья, и с полуслова понимали друг друга. С глубокой горечью вспоминали, как оставляли Кривой Рог. Как те счастливчики, которым удавалось вовремя получить в бою боеприпасы (надо было быть счастливчиком, чтобы обеспечить себя в бою оружием — тоже один из парадоксов военного времени), бились до последнего снаряда, до последнего патрона и показывали образцы доблести и мужества.

Выпьем за героев женщин!

Все сидели, понурив головы, эти воспоминания жгли им сердце.

Их было пятнадцать замечательных, отважных молодых красавцев, готовых с честью сложить свои головы за родину. Все они, за малым исключением, были отцами семейств. Где скитаются сейчас их семьи, мало кто из них знал. Вихрь войны разогнал всех по свету, и они, только грустно вздыхая, показывали фотографии жен и детей.

Мои дети были у них любимцами, каждому хотелось взять их на руки, услышать детский лепет, пробуждавший в них массу чувств и желание бороться, чтобы скорее разбить врага, отвоевав себе право снова увидеть своих собственных детей. Но до сих пор они ни разу еще не ощутили сладости победы, им приходилось только отбиваться и поспешно отступать.

Виктор получил письмо из Сталинграда от жены, она писала, что после эвакуации в Сталинград у них родилась дочь. Это был их третий ребенок.