Преступный человек (сборник) - Чезаре Ломброзо

Вот поэтому-то многие гениальные люди начинали править миром только из-за гроба. «Цезарь при жизни никогда не был так могуществен, как после смерти», – пишет Мишле.

Макс Нордау полагает даже, что человечество всем своим прогрессом обязано нескольким гениальным деспотам.

«Масса всегда консервативна, – говорит он, – потому что руководствуется наследственными инстинктами рода, а не новыми идеями, родившимися в мозгу отдельных личностей. Она не может быстро ориентироваться в новой обстановке и чувствует себя хорошо только в привычной среде. По собственному почину она никогда не вступит на новый путь, и только могучая воля какой-нибудь самобытной индивидуальности может поставить ее на этот путь».

Всякая революция является делом меньшинства, индивидуальность которого не может быть согласована с условиями, не им задуманными и не для него созданными. Большинство следует за движением против воли, если оно веками не было подготовлено к разрушению старого строя. Единственными известными в истории новаторами были гениальные деспоты. Идеалами консервативных историков, также как революций, начатых массами, являются лишь общие места. Вот почему при желании быть логичным и последовательным нужно помещать на первых страницах истории, написанной в консервативном духе, не портреты Фридриха Великого Прусского или Иосифа II Австрийского, а изображение демократа 1848 года в его характерной для этой смутной эпохи шляпе».

«Никакая революция не удается, если во главе ее не стоит один человек, толпа без вожака ни на что не годна», – писал Макиавелли. «В Неаполе, – говорит Коко о неаполитанской революции, – были все элементы восстания, но не хватало человека, а потому оно скоро кончилось».

И это вполне естественно, потому что гений, будучи по натуре антимизонеичным, является главным врагом консерватизма и старых традиций [112] ; он – прирожденный революционер, предшественник и наиболее деятельный подготовитель эволюции, что вполне подтверждается выше нами отмеченным параллелизмом между революциями и появлением гениальных людей.

«Можно ли отрицать, – пишет Тард, – влияние проповедников христианства на Германию, Ирландию, Саксонию или проповеди Пифагора на древний мир? Кротониаты были принижены недавним бедствием, он их поднял, укрепил, вернул им победу и процветание. Доказательством искренности и глубины их обращения может служить то, что пифагорейские идеи распространились от них далеко во времени и в пространстве.

Все города Великой Греции заимствовали у Кротоны ее учреждения до такой степени, что могли иметь общую национальную монету, а монетное объединение в большей части случаев служит наиболее ясным признаком объединения социального. Когда видишь греков, и греков итальянских, соседей Сибариса, сделавшихся целомудренными и сдержанными, живущими по-братски под влиянием этого удивительного человека; когда видишь высокую культуру и скромную прелесть пифагорейских женщин, возникшую среди гинекеев и проституции в полном разгаре, то перестаешь сомневаться в могуществе проповеди Пифагора, единогласно признаваемом в древнем мире».

Какой замечательной гармонией высоких нравственных и умственных качеств обладают эти великие люди! Как удивительно приспособлены эти качества к нуждам данного исторического момента!

Вот, например, Кромвель, так прекрасно очерченный Гизо:

«Это был самый ярый из сектантов, самый деятельный из революционеров и притом искусный стратег, храбрый воин, одинаково готовый на горячую молитву, горячую речь и горячий бой; экспансивный, при нужде – лгун и всегда непоколебимо мужественный, чем удивлял даже своих врагов; страстный и грубый; смелый и благоразумный; мистик и делец; одаренный богатым воображением; ничем на практике не стесняющийся; всеми средствами добивающийся успеха; быстрее всех овладевающий положением и потому успевший внушить друзьям и недругам убеждение, что никто не может пойти дальше его и никто так легко не добьется успеха».

Между тем и в нем замечались некоторые ненормальности. Так, раза два или три в неделю «на него находило вдохновение», под влиянием которого Кромвель начинал проповедовать, что служит доказательством мистицизма, почти безумного; в ранней молодости он несколько раз звал по ночам врача под тем предлогом, что чувствует себя умирающим, тогда как на самом деле был совсем здоров; в течение жизни Кромвель часто имел галлюцинации, видел крест, дьявола и т. п.

Один из новейших биографов Наполеона, Тэн, говорит следующее:

«По темпераменту, инстинктам, способностям, воображению и нравственности он казался совершенно иначе созданным, чем его сограждане и современники. Будучи как бы предназначен для побед и командования, он отличался не только остротой и универсальностью ума, но еще гибкостью, силой и постоянством внимания, дозволявшим ему проводить по восемнадцати часов за работой.

Количество фактов, которое его память в состоянии была удержать, и количество идей, над которым он мог работать, превосходили, по-видимому, способности человека. И этот ненасытный, неистощимый, неизменяющийся ум работал без перерыва в течение тридцати лет».

Никто не обладал таким легко возбудимым мозгом; такой беспокойной впечатлительностью; такой мыслью, увлекающейся своим собственным течением; такой легкой и обильной, хотя несдержанной речью, как Наполеон. Это потому, что гениальность его переливалась через край.

Но ведь для того, чтобы координировать между собой такие страсти и способности, для того, чтобы управлять ими, нужно сознательное усилие; у Наполеона это усилие обусловливалось стремлением стать в центре всего, поставить все в зависимость от себя, то есть чистый эгоизм, активный и всепоглощающий, развитый воспитанием и обстановкой, пропорциональный душевным силам и способностям, усиленный успехами и всемогуществом. Таким образом, можно сказать, что политическая деятельность Наполеона была направляема эгоизмом, поддерживаемым гениальностью.

2)  Гениальные невропаты. Мы уже доказали в другом месте («Гениальный человек»), что разные виды сумасшествия, преступность и эпилепсия – особенно последняя – служат постоянными спутниками гениальности, так что последняя является как бы неврозом особого рода. Невропатичность таких людей, как Наполеон, Петр Великий, Цезарь, Кромвель, Мухаммед, нас не удивит, стало быть. А Рамос Мейха отмечает невропатические и даже психопатические черты почти у всех выдающихся революционных деятелей Южной Америки.

Так, по его словам, Ривадура был ипохондрик и умер от размягчения мозга; Мануэль Гаргиа также страдал ипохондрией и умер от какого-то мозгового страдания; адмирал Браун страдал манией преследования; Лопес, автор аргентинского гимна, умер от нервного истощения; доктор Варела был эпилептиком; Валь-Гомес умер от кровоизлияния в мозгу; инженер Бельтран, герой войны за независимость, сошел с ума; полковник Эстомба, прославившийся во время гражданских войн в Аргентине, тоже сошел с ума, а Монтеагудо страдал истерией и мегаломанией.

3)  Гениальность и среда. Дело гения состоит лишь в том, чтобы ускорить течение идей, уже назревших в народе, и обобщить их. Наша энергия так велика, что даже когда все готово для осуществления реформы, эта последняя не может осуществиться без вмешательства гения.

В Италии, например, большинство образованных людей, если не все сплошь, давно уже убедились, что классическое образование есть скорее простое украшение, чем существенная часть воспитания. Мы давно это говорили вместе с Графом, Серджи, Анджиулли, Морселли и прочими. По этому поводу были даже интерпелляции в парламенте, но ничего, кроме смутных обещаний, полумер и бесплодных попыток, из этого не вышло. Вообще без вмешательства гениального государственного человека оппозиция всякому нововведению, опирающаяся на старые привычки, невежество и робость, может продолжаться веками.

Наоборот, надо заметить, что и гениальные люди, не встречающие подготовленной среды, остаются непонятыми или незамеченными. Вот почему успех революции всегда зависит от соответствий между идеями гениальных людей и развитием народа, так что если большое количество первых влияло на общественную жизнь Афин, то не следует забывать, что и высокая культура афинян, и быстрая смена правительствующих партий в республике влияли на появление в ней гениальных людей. Вообще в странах республиканских или служащих ареной для ожесточенной борьбы партий (Флоренция в эпоху Гарибальди) появляется большее количество великих людей, чем в абсолютных монархиях и в покойное время.

Если, однако, Флоренция в эпоху республиканских смут проявила максимум итальянской гениальности, то при подобных же смутах в Южной Америке, во Франции (в 1789 году), а отчасти в междоусобной войне Северо-Американских Штатов подобного явления не замечается. Там выдвигались люди не великие, а только полезные при данных обстоятельствах, которые считались великими скорее за услуги, ими оказанные, чем за их действительную психическую мысль.