Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

До сих пор речь шла о событиях, относящихся более или менее непосредственно к цензуре. Далее нам нужно будет говорить несколько о другом. Прямого отношения к цензуре начала XX в. предлагаемый обзор отношения не имеет. Но он раскрывает созданную позднее фальсификацию событий конца XIX — первых двух десятилетий XX веков.

Поэтому столь полезным оказался выпуск журнала «Неприкосновенный Запас», 2005, N 6), названный «1905 год: сто лет забвения». Мы будем использовать материалы названного выпуска. Редакция его поставила задачу: нарушить это забвение, осмыслить исторические факты, их значение для своего времени и для сегодняшнего дня. Она попыталась разобраться в причинах того забвения, которое постигло первую русскую революцию 1905 года, в механизмах создания советского мифа о ней, важной вехой на пути к которому послужили масштабные мероприятия к 10-летию революции (1927 г.) Итоги такой мифологизации (фальсификации) в какой-то степени были подведены в «Кратком курсе истории ВКП (б)», опубликованном в 1938 г., но она продолжалась и далее, многие десятилетия.

Редакция «Независимого журнала» старается отразить сложность и противоречивость позиций борющихся сил, отойдя от привычной схемы: большевики, пролетариат, народ — все остальные, одной черной краской мазанные. При чтении журнала и других источников проясняется вопрос о позиции либеральной интеллигенции, кадетов, эсеров, анархистов, о роли отдельных деятелей (Махно, Котовский, Камо, Сталин), о восстании на броненосце «Потемкин», о лейтенанте Шмидте и о многом другом. А в конечном итоге читатель сталкивается с проблемой: так ли необходима и закономерна была Октябрьская революция? не существовало ли альтернативных ей путей? что для них было нужно? Почему их не использовали?

Правители России к началу XX века все яснее начинают понимать необходимость развития в направлении буржуазной Европы, модернизации экономики. Но страна продолжала оставаться отсталой, в экономическом, социальном, в политическом плане. 85 % населения составляли крестьяне, в большинстве нищие, лишенные земли, живущие в перенаселенных деревнях, бесправные, обремененные повинностями, подвергающиеся телесным наказаниям. Полуфеодальная страна, с верхами, ориентирующимися на индустриализацию и европеизацию, на изменения, тяжесть осуществления которых ложились на то же крестьянство. Начал формироваться и рабочий класс, который, как и в других странах «на рассвете индустриальной модернизации», подвергался грубой эксплуатации и жил, как и крестьянство, в невыносимо трудных условиях. Страна нищая и отсталая, с огромным социальным неравенством. Политический режим — система самодержавия. Царь, обладающий абсолютной, неограниченной властью. Боязнь оппозиции. Многочисленная политическая полиция, Охранка. Слежка за инакомыслящими, политическими противниками, за всеми, чья репутация вызывала подозрение. Упрямый отказ власти от всяких реформ, ограничивающих власть самодержца, прекращающих удушение любых свобод. Это не оставляло шансов на легальное самовыражение оппозиции и вело к ее радикализации, к участию, помимо прочего, в революционном движении, которому иногда симпатизировали и финансово помогали представители той же общественной элиты, в частности крупные предприниматели (7). Лагерь недовольных включал в себя и значительную часть интеллигенции. Она не осталась в стороне от революции не только оттого, «что не умела делать ничего другого и была лишена четкой социальной роли», но и в связи с тем, «что ее культурные ориентиры не позволяли оставаться равнодушными к страданиям народа» (7–8).

К этому добавлялись настроения угнетаемых национальных меньшинств, в частности евреев (см. в «НЗ» статьи О. Будницкого. Евреи и русская революция 1905 года в России, С. Исхакова. Первая русская революция и мусульмане, К. Зелинского. Восстание или революция? 1905 год в Царстве Польском и др.). Смесь отсталости и стремления к модернизации. Отсутствие политической или конституционной отдушины. Политический кризис. Коктейль получился гремучий, взрывоопасный.

К этой смеси добавилась Русско-Японская война 1904–1905 гг., в которой Россия потерпела сокрушительное поражение. Оно было неожиданным. В огромной России мало кто считал маленькую азиатскую Японию серьезным противником. «Япония доиграется, что я рассержусь», — говорил Николай японскому послу. 8 февраля 1904 г. начались военные действия. Японский флот напал на корабли в Порт-Артуре. Ряд русских кораблей потеряно. «Геройская гибель ''Варяга''» и миноносца «Кореец» стала легендарной, но бесполезной жертвой. В Порт-Артур прибыл знаменитый адмирал, кумир флота и русского общества, С. О. Макаров. Он начал наводить порядок, но флагманский корабль, броненосец «Петропавловск», на котором находился Макаров и его штаб, наткнулся на мину, перевернулся и быстро затонул, Все погибли. Цусимское сражение. Поражение русского флота. Русские корабли впервые за много лет вынуждены спустить «андреевские флаги». Падение Порт-Артура. Сокрушительное поражение русских войск, под командованием бездарного генерала Куропаткина, под Мукденом. На реке Яле второй сибирский армейский корпус попал в окружение, потерял четверть своего состава. Силы Японии также были истощены, и она согласилась на сравнительно легкие условия мира. Портсмутский мир заключили в августе 1905 г. Япония получила Корею, Южный Сахалин, Порт-Артур, южную ветку КВЖД (железной дороги). Из Манчжурии обе стороны обязались войска вывести. Не столь уж велики потери России. Но эффект был ошеломляющий. И в обществе, и в народе. Отклики в литературе, в фольклоре или в произведениях, ставших фольклором («Штабс-капитан Рыбников» Куприна, знаменитая стихотворная прокламация К. Бальмонта: «Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима, Наш царь — кровавое пятно…», песни о гибели «Варяга», о калеке-солдате, возвращающемся домой от «павших твердынь Порт-Артура, с кровавых маньчжурских полей», вальс «На сопках Манчжурии», строки на мотив стихотворения Лермонтова «Горные вершины спят во тьме ночной»: «Тихо на дороге,/Сладким сном всё спит,/ Только грозный Ноги/ На Харбин спешит. Нас уже немножко./ Все бегут в кусты:/ Погоди япошка,/Отдохнешь и ты» (Маресукэ Ноги — японский генерал, командующий 3-й армией, успешно действующей в Манчжурии). Многие из этих откликов дожили до наших дней.

События русско-японской войны сыграли особое место среди причин радикализации общества, революционного взрыва 1905 г. (см. в «НЗ» статью Ермаченко И. На пути к революции: Русские либералы перед «японским зеркалом»). По словам Ермаченко, поражение России в войне с Японией сыграло «свою роль и в стремительном „полевении“ либеральной интеллигенции». Образ Японии «быстро превратился в своеобразное пропагандистское оружие в борьбе либералов против „консервативно-охранительного“ лагеря»; «Жестокая военная реальность потребовала политически определиться по отношению и к самой Японии, и к причинам ее побед <…> Дискуссии по принципиальным вопросам общественного и государственного устройства проецировались теперь на войну с внешним противником и, став „диспутом военного времени“, получила новую обильную пищу» (71).

Отвечая на преподнесенный ему в самом начале войны с Японией адрес от ежедневной столичной печати, Николай II заявлял: «Надеюсь, что и впредь русская печать окажется достойною своего призвания служить выразительницею чувств и мыслей великой страны и воспользуется своим большим влиянием на общественное настроение, чтобы вносить в него правду, и только правду» (75). Это говорилось тогда, когда поражение не предполагалось. Но на слова императора можно было ссылаться и позднее, когда правда оказалась довольно неприятной для властей. Тем более, что назначенный после убийства эсерами В. К. Плеве новый министр внутренних дел, Святополк-Мирский, человек относительно либеральный, отвечая на вопросы корреспондента одной из газет, опираясь «на основные начала, указанные <…> Государем», обещал проявлять на своем посту «истинный и широкий либерализм, поскольку этот последний не противоречит установленному порядку правления». Естественно, такой «истинный либерализм» противопоставлялся «совершенно исключительному» русскому либерализму «и всей его партии, позорящей русское имя» (76). Используя сложившуюся ситуацию, легко обходя «беспрецедентно же мягкую для отечественной истории военную цензуру» (75), российская печать уловила нараставшую волну либерализации и демократизации, подстроившись под нее. В частности, Япония превращается «в почти безоговорочный пример прогрессивного развития, которому предлагается следовать» (77). Война рассматривается как очистительный ураган, разбудивший Россию «после долгого вынужденного гнетущего сна», как осознание необходимости существенных перемен (78). Но это всё для общества, для интеллигенции. Для мужика же, простолюдина война — демонстрация слабости правительства, а значит возможности неповиновения, бунта (горят помещичьи усадьбы, на дорогах появляются шайки грабителей; происходит как бы репетиция того, что захлестнуло Россию во время Гражданской войны). Этот бунт был справедливым, направленным против антинародного порядка. Но он включал в себя и криминальное, уголовное, кровавое начало, то, что Пушкин называл «бессмысленным и беспощадным» русским бунтом. Начинается первая революция.